Гнилая топь

— Нет, княжич, это не леший. Леший — он по ночам редко кричит, ночью, вроде бы, спит. Хоть лешие и младшие боги, но и им спать тоже хочется — как и остальным, кто в подлунном мире живет. Ведь всякой твари сон нужен. Да и некого лешему в ночном лесу пугать. Он же не знал, что мы по этой дороге поедем. Мы ему не нужны. А лес — пустой, сам знаешь, ночью из людей мало кто сюда ходит. А зверью лесному леший хозяин, так зачем ему своих подданных понапрасну-то тревожить? Да даже из-за нескольких охотников — это я про нас говорю — он сил тратить не станет, знает, что нас уже ничем не испугаешь. Леший — он днем старается, когда дела переделает и ему скучно становится. Он любит баб глупых, девок да детишек малых и неразумных пугать. Пойдут они в лес по грибы да ягоды, а леший тут как тут! Загогочет, заголосит, закружит в трех соснах, да так что обратной дороги не враз-то и сыщешь! Вредный он — и хитрый. Ему нравится эхом заманивать в трясину да чащобу. Но даже он доброте не чужд: потешится он, поиграет с человеком, а там глядишь — вот они, верные приметы, что обратно к дому ведут. Значит, отпускает владыка леса с миром. Да только пока выберешься из его сетей, все белы ноженьки истопчешь.

От причитаний старика Добромил заулыбался, а Прозор — фыркнув и издав невнятный звук, — расхохотался. В ночном лесу его смех прозвучал гулко и странно. Если бы недалеко от вендов проходил какой-нибудь ночной путник, он бы точно решил, что над ним хохочет и издевается леший. За дружинником залились Борко и Милован. Смех парней больше напоминал похрюкивание кабанчиков.

— Белы ноженьки! — сквозь смех выдавил Прозор. — Это у кого белы ноженьки?! У тебя что ли, Любомысл? Я так думаю, они у тебя совсем не белы! Это если на твои рученьки глянуть! И уста у тебя не сахарные, про которые в сказках бают! Которые облыбзать в награду хочется! Что ты тут за сказку завел? Мы что, дети малые? Хватит уже причитать — говори серьезно…

— А я и говорю серьезно! — Любомысл даже не улыбнулся. — Добромил меня спросил — кто кричит? Я с радостью и ответил — это не леший, а всего-навсего филин… Ты бы спросил, или, допустим, Милован иль Борко, так я им тоже самое бы ответил. Из песни слова не выкинешь. Как могу — так и баю. Я по всякому могу! Такой вот говорливый бываю…

— Да ну тебя… Это надо же такое придумать!.. Ты же вроде говорил, что лешего видел. Лучше уж про него расскажи, а не про белы рученьки-ноженьки.

Любомысл помолчал, собираясь с мыслями. Чему-то улыбнулся. Потом глянул на свои большие руки, в которые намертво въелась смола от жестких корабельных канатов. Даже в ночном мраке было видно, как они темны. Да, тут Прозор прав: рученьки и ноженьки совсем не белы, и историю про лешего он завел, как бабка-плакальщица. Не такие теперь Добромилу байки нужны! Не дите он, кое за материнскую поневу держится.

— Особенно от него охотникам достается! — усмехнувшись продолжил старик. — А если охотник вдвойне великий да славный — вот, к примеру, как ты, Прозор! — то и достается ему вдвойне. Вот им леший им спуску не дает! Попался — берегись! Если охотник, которым леший нарочно занялся, в его ловушку угодит и из нее живым выберется и до дому дойдет — это за великое счастье почитать можно! Предупрежденье такое охотнику леший сделал: в лес больше не суйся — пропадешь! Поняли, братцы, о чем толкую?

— Эй, Любомысл! Ты о чем это речь ведешь? — встрепенулся Борко. — А то я ведь как-то в лесу заплутал, да так что думал — все, вовек родного дома не увижу! Три дня по лесу бродил! Места вроде знакомые, все приметы, по которым путь держал, на месте. А как начну на правильную дорогу выходить — опять передо мной трясина! Я уж и одежку всю наизнанку вывернул! Говорят — это верное средство, когда заплутаешь. Так ведь ничего не помогло! Это что? Значит, надо мной леший насмехался?

— Выходит, что так, — ответил вместо Любомысла неожиданно посерьезневший Прозор. — Насмехался… Чем-то ты ему не по нраву пришелся. Но ведь все же отпустил?

— Отпустил, — махнул рукой Борко, — иначе я бы рядом с вами не ехал. Интересно, чем же я лешему не глянулся?

— Эх, Борко, Борко… — с укоризной промолвил старик. — Вроде бы и взрослый, а думать так и не научился. Ну, скажи на милость, зачем ты вчера молодого кабанчика подстрелил? Ну съели мы его, вкусный… Но ведь ты мог догадаться, что в башне нас большие запасы питья и еды ждали! Что, захотелось свою охотничью удаль потешить? Потешил… Сделанного не вернешь — раз ты поросенка добыл, то он — твоя добыча. Но ведь кабанчик, которого ты убил, еще же ребенком был! Вот над этим — подумай. Раз сойдет, другой… А в наших вендских заповедях что сказано, помнишь? Не отнимай жизнь понапрасну! А тут? Выходит, ты понапрасну у ребенка жизнь отнял. Подрос бы он, в матерого кабана превратился, тогда — другое дело…

Любомысл окликнул Прозора:

— Как считаешь, я прав? Есть в моих словах немножко истины?