Гнилая топь

— Типун тебе на язык, парень! — сердясь, воскликнул старик. — Надо же такое придумать! Я же ясно сказал, что албаст превращается в того, чью кровь отведает и нутро высосет. Ты представь себе бера-упыря, который начнет других зверей драть! Допустим, завалит он кабана, — тогда тот станет упырем! Нападет кабан на тура, — тогда и тур в нежить перекинется. Упырь же неуловимым станет! Ты ж по лесу пройти не сможешь! Любой зайчик, который нежитью стал, из-под куста на тебя бросится и твоей кровушки отведает! Или что там у тебя еще есть — мясо, кости? В общем, сожрет он тебя, выплюнет твою шкурку, и в твоем образе дальше по лесу пойдет, от честного люда серебряных стрел и чеснока дожидаясь! Ладно, думаю, наше серебро его все-таки угробит. Людей, кого сможем, предупредим: мол, нечего в этих местах понапрасну ходить! Неизвестно еще, сможет ли волхв, про которого Велислав речь вел, один со всем этим управится? Один змей многоногий чего стоит! Я аж окаменел, когда этакую жуть над собой увидел! И в тяжком сне такое чудище не привидится. Хорошо, что это призрак. Но вот что-то мне вещует — в океанах он немало мореходам седых волос прибавит, даже если призраком останется! А если, чего доброго, змей плоть обретет? Что тогда? У-у-у… Даже подумать страшно. А твари изломанные, что из провала разлетались? Куда они направились? Что это такое вообще было?! Ох, люди… Чую, в Гнилой Топи такое водится, что ой-ей-ей! — Любомысл не мог выразить, что же водится в древнем болоте, и только беспомощно махнув рукой, продолжал:

— Много чего я видел и слышал! Но о таком и подумать не мог! Оказалось — не все я знаю! Что за призрак над болотом висел, книгу листал и хохотал? Кто это? Слепым котенком себя чувствую!

Старик разгорячился. Потом вдруг замолчал, и видимо что-то вспомнив, с силой хлопнул себя по лбу:

— Вот оно что! Ну конечно!!! — голос его обрел уверенность. — На наших воинов не дочери Морены напали, как ты, Прозор, решил, а иные твари.

— Ну-ка, ну-ка! Отчего же с ними такая хворь случалась? Выкладывай, что знаешь! — воскликнул дружинник. — Я за сегодняшнюю ночь от тебя столько про разную нежить узнал, да попутно столько настоящей жути насмотрелся, что до конца дней не забуду и нынешнюю страсть, и твои россказни!

Любомысл усмехнулся. Никого пугать страшными рассказами он, конечно, не хотел. Но как-то вышло, что все ночные события странным образом перекликались с тем, что старик успел узнать за свою насыщенную приключениями жизнь. Для него события этой ночи хоть и не были в порядке вещей, но и не стали чем-то из ряда вон выходящим. Всякое он слышал и повидал. На земле зла и нежити предостаточно. Живы, здоровы, — ну и хорошо. Плохо лишь одно — это задело душу и разум Добромила. Мальчику, пожалуй, рановато со всем этим знаться.

Но ежели рассудить, то Любомысл был гораздо младше княжича, когда на его долю выпало и неслыханное горе и невиданный ужас. Хоть он и лишился детства, но ничего, не пропал и рассудком не повредился. Только сразу возмужал.

«Так что, — посчитал Любомысл, — то, что княжичу довелось столкнуться с нежитью — хоть и не очень хорошо, но не так уж и плохо. А то, что теперь Добромил знает, какая она есть на самом деле, а не в рассказах и сказках, ему только на пользу пойдет. Пусть растет бесстрашным. Вон как повернул — не поеду домой, и все, обратно возвращаюсь, Велислава и дружинников выручать! Хотя и жутко ему, да еще как! Я-то видел! Ох, пусть не допустят боги еще раз этакое пережить…»

— Ладно, послушайте старика. Тяжело сразу сказать, что за твари в наших друзей вселились, но только это точно не дочери Марены. Видишь ли, Прозор, когда человеком лихорадка овладевает, то его то в жар, то в холод бросает, и он почти всегда сознание теряет — бредит, мечется, страшные вещи ему видятся. Сам должен знать. Так вот, — дружинники хоть без сознания лежали, но ведь и жара у них не было, это точно. Я ведь не раз к ним подходил, смотрел, что да как. Думаю, видений у них тоже не было. Они просто как мертвые лежали. И тут я и вспомнил одну историю, которую как-то довелось услышать в одной из стран Сайона. Как только вы сказали, что вроде бы как крылья зашелестели, и женский смех раздался, то я сразу об одной нежити вспомнил! Только вот потом не до воспоминаний стало. Сами знаете, какой каменный град на нас обрушился. Ну и прочая жуть, что на крыше…

Прозор печально усмехнулся, Борко поморщился, саднила рука, Добромил и Милован погрустнели. Такое не забудешь. Помирать будешь — и то вспомнишь.