Год беспощадного солнца

– Хорошо! Пожалею, – пообещал Мышкин. – Ну, все – заканчиваем треп, работать надо! – строго сказал он. – Что там у нас?.. Дай-ка мне снова историю этой мадам…

Трупные пятна на теле старухи росли на глазах – проклятая жара. Вставные челюсти, конечно, вынуты заблаговременно – рот у нее ввалился, синие губы втянуты. Седые космы свалялись; груди, тощие, сморщенные и длинные, как у козы, свисали по обеим сторонам исхудавшего, но все еще рыхлого тела. Дмитрий Евграфович ясно видел, что до смерти, а еще вернее, до болезни у нее было круглое мясистое лицо – теперь рак сожрал его.

На яремной вене старухи Мышкин увидел почти незаметную черную точку – след шприца. Что-то вливали ей буквально перед самой смертью. Что? В истории не отмечено. Да и Бог с ней – какая разница, потел больной Иванов перед смертью или нет. Хотя некоторые врачи считают, что это было очень хорошо и полезно для мертвого Иванова.

Уже собравшись уйти в свой кабинет, Дмитрий Евграфович вдруг почувствовал в себе легкую вибрацию, похожее на тихое гуденье жильной струны. Это ощущение он называл внутренним голосом и очень серьезно к нему относился – настолько серьезно, что даже общался с ним, как с реальным существом. Голос на что-то намекнул, и, вернувшись к старухе, Мышкин осознал, наконец, что это – не простая покойница, что он ее знает, вот только откуда? Болезнь, конечно, изменила ее до неузнаваемости.

Струна загудела сильнее, и он понял. Это же та самая Салье! Когда-то широко известная в городе и далеко за его пределами неистовая демократка, которая едва не посадила в тюрьму бывшего мэра Питера Собчака и будущего президента России Путина.

Ее называли «бабушкой русской демократии» по аналогии с эсеркой Брешко-Брешковской – ту звали «бабушкой русской революции». Да, подумал Мышкин, ведь история России могла пойти совсем в другую сторону, если бы депутат первого демократического Ленсовета, избранного единственный раз по-честному, Салье Марина Евгеньевна тогда довела дело до конца. Она широко замахнулась: собрала специальную комиссию Ленсовета и расследовала делишки первого и последнего мэра города Питера и его первого зама.

Мышкин стал вспоминать.

Конец 80-х. Дворцовая площадь. Здесь собралось несколько тысяч горожан, ополоумевших и пьяных от новенькой, вчера немыслимой, свободы публичного слова. На высокой деревянной трибуне перед Зимним дворцом – Салье. По-старчески полная, широкое крупное мужицкое лицо, седые лохмы развеваются на революционном ветру – вихри враждебные и все тут! Бабушка русской демократии бросает в толпу слова, полные ненависти к советской власти, они хрипло вырываются из двух черных, огромных, как книжные шкафы, громкоговорителей и накрывают сверху Дворцовую площадь. На каждое проклятие толпа отзывается торжествующим ревом. Салье указывает на крышу Зимнего дворца. Там развевается красный флаг. Его приказал установить в марте 1917 года министр юстиции Временного правительства Керенский.

– Сорвать красную коммунистическую тряпку! – кричит Салье.

– Сорвать! – ревет толпа. – Сорвать! Ура! Долой КПСС!

Большинство митингующих, да, пожалуй, все, и сообразить тогда не могли, какую свободу они себе готовят. Уже через полгода-год над ними, как и над большей частью простого, бесхитростного и доверчивого русского населения нависнет реальная угроза голода: демократический Ленсовет уничтожит систему продовольственного снабжения города. Снова, как в войну, появятся продовольственные карточки на хлеб, крупы, масло, мясо… На водку – отдельные. Две бутылки в месяц на человека.

Продуктов все равно не хватало. Мяса исчезло совсем, хотя до прихода демократов в городе было две трети своего, из совхозов Ленобласти. Теперь вместо мяса предлагалась заграничная тушенка. Консервы, многократно просроченные, предназначенные для помойки, пришли из стратегических запасов НАТО.

Тогда же у демократов стали складываться первые миллионные состояния. Когда в голодающий город пошла из-за границы бесплатная гуманитарная помощь, самые шустрые депутаты попросту захватывали консервы фурами и пускали в продажу без карточек. Это примитивное воровство они называли коммерцией.

Начало девяностых… Салье в телевизоре. Она добровольно возлагает на себя обязанности главного продснабженца города. Обещает беспощадно пресечь воровство и спекуляцию продуктами. Но к процессу подключилась только что созданная мэрия, и воровство увеличилось в несколько раз. В отличие от мэрских, сама Салье и ее немногочисленные соратники и друзья, не украли ни копейки.

А вот Салье в Мариинском дворце, на трибуне уже Петросовета. Перед ней гора бумаг – результаты депутатского расследования. Она обвиняет лично мэра Собчака и его первого зама Путина в неслыханных кражах, в контрабанде редкоземельными металлами, в превышении полномочий… Салье требует отставки Собчака и Путина и их ареста. И обещает, что все мэрское ворьё очень скоро окажется за решеткой.