Год беспощадного солнца

– С какой стати мне извиняться? – возмутился Мышкин. – Я говорю только о собственном опыте. Побывал я студентом еще в Германии и в Польше. Как мне хотелось подцепить хоть одну красивую заграничную девушку! Думал, что они все поголовно или Мэрилин Монро или, как минимум, Бетти Тейлор. Человек я был свободный, абсолютно неженатый – представляешь перспективы? Два месяца искал хоть одну красивую немку. Одну нашел. Оказалась австрийкой с чешским дедушкой и сербской бабушкой. Но я не отчаивался. Впереди меня ждала Польша. А польки, я точно знал из книжек, самые красивые среди славянок. Помнишь у Вертинского? – и Мышкин надтреснутым голоском спел, вернее, прогнусавил речитативом:

Я безумно боюсь золотистого плена

Ваших медных змеиных волос.

Я люблю ваше тонкое имя, Ирэна…

Он запнулся.

– «И следы ваших слез, ваших слез», – подсказала Марина.

Он удивился, но продолжил:

Я люблю ваши гордые польские руки,

Этот горький заплаканный рот…

Дальше они оба вспомнить не смогли.

– И вот, значит, ищу пани, точнее, панёнку Ирэну. Если не такую, так хоть похожую. Неделю ищу, вторую. В Варшаве ищу, в Кракове, в Гданьске.… Возвращаюсь, наконец, в Варшаву. А жил я в общежитии варшавского университета. И вдруг – нашел! Где? На университетской дискотеке. Танцы, пивной бар… Сидят за стойкой две потрясающие блондиночки. Я прыг – и к ним. Знакомимся. Спрашиваю: «Вы из Варшавы или еще откуда?» – «Нет, не из Варшавы, – говорят. – Маша вот из Ростова-на-Дону, а Даша – из Краснодара». Не там искал.

– Казачки! Мендиола была не совсем права, когда сказала, что у русских не бывает некрасивых женщин. Бывают, и страшненькие. Но среди казачек некрасивых точно нет! Такую плотность расселения – пять красавиц на десять квадратных метров, нигде на земле не найдешь.

– У меня другие сведения. Они противоречат твоим, – внушительно Мышкин.

– В самом деле?

– По-настоящему красивая женщина на земле одна-единственная.

– Вот как!

– Ты случайно не догадываешься, кого я имею в виду?

Она не ответила. Потом вдруг спросила:

– Мария Мендиола – религиозная женщина?

– По-моему, очень. Как ты догадалась?

– Когда рядом произносятся слова «монастырь», «Животворящий крест», «Туринская плащаница», «нравственность», любой догадается.

– Знаешь, она приняла меня за кого-то другого, – робко признался Мышкин.

– И тебе это очень понравилось. Заметила! Ты не спешил исправить ошибку.

– Мне хотелось, чтоб она именно со мной говорила в твоем присутствии, а не с каким-то богословом. Глупо вышло, – вздохнул он. – Я не знал, как тебе объяснить. Как тут баня появилась, сам не пойму.

– Это было самое интересное за всю мою жизнь объяснение вранья! – засмеялась она. – Я просто умирала от любопытства, что ты дальше будешь врать. И как выкручиваться.

– А притворилась, что поверила… – обиделся Мышкин.

– Если бы не притворилась, то не услышала бы такую захватывающую импровизацию.

Он посмотрел на дно своей рюмки, повертел ее, поколебался и, в конце концов, отставил ее в сторону.

– Больше не хочется, – сообщил он.

– Банщик ты наш прелестный… Я же все видела и поняла с самого начала. И как ты пытался ей объяснить, а она слова тебе не давала сказать. Трещала, как полагается трещать сорокам и испанкам. Ты был так сконфужен, ты так страдал. И так хотел на меня произвести впечатление, цену себе набить! Мне тебя было очень жалко. До слез.

– Так сильно? – недоверчиво переспросил Мышкин.

Она взяла его руку в белых сухих морщинах от ежедневного мытья спиртом и прижала к своей прохладной щеке.

– Очень жаль было. Как мальчика, который потерял маму в универмаге и не видит, что она рядом.

И тихо прибавила:

– И я подумала, что… – она остановилась и испытующе посмотрела ему в глаза, словно хотела убедиться, стоит ли продолжать. – Только не смейся… Хорошо? Обещаешь?

Мышкин медленно покачал головой. Он впитывал в себя звучание ее голоса и почти не понимал смысла ее слов.

– Если бы это зависело от меня, – решительно закончила Марина, – то я никогда бы не допустила, чтобы ты страдал. Даже по пустякам. Хотя страдать иногда не только полезно, но и необходимо. Чтоб душа не очерствела.

К двум часам ночи коньяк все-таки был выпит.