Год беспощадного солнца

– Так вот… За десять-пятнадцать лет умный, добрый, необычайно одаренный и отзывчивый народ превратился в нацию дебилов. Исключения крайне редки. Поляризация ошеломляет. На одном полюсе людоеды, точнее, удавы. Их пять процентов от общей численности населения. Но этого особые удавы. У них отсутствует чувство насыщения. И потому они жрут без перерыва, глотают и глотают… На другом же полюсе – стадо перепуганных, мокрых от страха кроликов, которые исправно выполняют поставленную перед ними задачу: в порядке строгой очереди, соблюдая дисциплину, прыгать в пасть удавам. Иногда один-другой из них пищит. И даже в интернете свой писк публикует. Это когда удав его глотает без соблюдения демократической процедуры. Но за двадцать лет удавы научились демократии. И никто не пищит. Таких кроликов у нас восемьдесят пять процентов. Остальные десять – непонятно кто.

– И вас это так волнует? – выпрямилась Марина.

– Разумеется, нет, – решительно ответил Мышкин. – Давно не волнует. Но довольно часто доставляет мне боль. Физическую.

– Вы можете что-нибудь изменить?

– Разумеется, нет.

– Тогда ваша задача для начала – не радовать своих недругов. Они не должны радоваться оттого, что вам больно, не торжествовать потому, что вы страдаете.

Потрясенный до глубины души неожиданным выводом, он уставился на нее.

– В самом деле, – признался Мышкин. – Такая простая и хорошая мысль мне никогда в голову не приходила.

– Итак, больной! – приказала Марина, отламывая шейку от ампулы и наполняя шприц. – Прекращаем споры. Но молчать тоже не надо. Разрешаю и даже прошу читать мне стихи. Хорошо в работе помогают.

И она ввела ему под скальп лидокаин.

Мышкин откашлялся и, чуть вздрагивая, когда ему в скальп вонзалась очередная скрепка, вполголоса прочел:

В моей гостиной на старинном блюде

Выгравирован старый Амстердам.

Какие странные фигурки там!

Какие милые, смешные люди.

Мясник босой развешивает туши.

Стоит румяный бюргер у дверей.

Шагает франт. Ведут гуськом детей.

Разносчик продает большие груши.

Как хочется, когда порою глянешь

На медную картинку на стене,

Быть человеком с бантом на спине,

В высоких туфлях, в парике, кафтане.

И я, сейчас такой обыкновенный.

Глотающий из папиросы дым,

Казаться буду мелким и смешным

Когда-нибудь… И стану драгоценным.

– Очаровательно, – отозвалась девушка. – Конечно, это ваши стихи. Я даже не сомневаюсь.

Поколебавшись, Мышкин с большим трудом сказал правду:

– Владимир Пяст. Его почти никто не знает. Все тот же серебряный век…

Она управилась за час с небольшим, и Мышкин заявил, что у нее очень легкая рука.

– Как пушинка. Большое счастье для ваших пациентов. Вы можете рвать зубы без наркоза.

– Иногда я так и делаю. Когда пациенту наркоз не показан. Так могут работать еще два стоматолога в городе.

– Неужели? – изумился Мышкин. – Я-то полагал, это редкий феномен.

– Редкий. Но моей личной заслуги здесь нет. Спасибо предкам.

Осмотревшись, Дмитрий Евграфович спросил:

– Это действительно ваша квартира?

Она рассмеялась, и у него снова заныло сердце.

– Вы решили, что я вас привела в чужую?

Он еще раз огляделся:

– Я знаю эту квартиру. И вас знаю! Причем давно. Я здесь был несколько раз.