Год Чёрной Обезьяны

- Бог прощает всех, кто кается, - мягко заметил священнослужитель. - Но только каятся нужно теперь, не откладывая. За воротами смерти покаяния не будет...

Валет напрягся. Его осенила вдруг резкая неожиданная мысль.

- А можете вы меня исповедовать? Прямо сейчас. Здесь.

Священнослужитель слегка опешил. Он не ждал такого поворота. Валет - тоже.

- Вообще-то, нужно сначала два дня поститься, - батюшка медленно развел руками, - потом - прийти на вечернюю службу... Ну и - крестик надо иметь...

Валет, поковырявшись, вынул из-под одежды крохотную ладанку на жёлтой блестящей цепочке. Он всегда имел её при себе. Рассуждал так: поможет вряд ли - факт, что не повредит.

- ...и, ещё нужна вера.

Валет кивнул.

- Я верю.

Священнослужитель испытывающе с интересом глядел на него. Потом согласился.

- Если вы так считаете...

Из дипломата своего он достал Евангелие в металлической золоченной обложке, большой блестящий крест и еще тёмно-синюю епитрахиль, расшитую золотистыми крестиками.

- Целуй крест, целуй Евангелие, - тихо сказал священнослужитель. Валет осторожно коснулся губами того и другого.

- Клади сюда два пальца... Вот так... Клади голову.

Валет опустился на колени. Вокруг никого не было, и только немые надгробья могли наблюдать эту сцену. Священнослужитель расправил епитрахиль, накрыл ею голову молодого человека и спокойно начал:

- С какими грехами ты пришел сюда? Сам Господь Иисус Христос стоит сейчас между нами.

- У меня много грехов, - сказал Валет. - Я - преступник. Я убивал людей. Я - в мафии.

Он почувствовал, как рука у исповедника дрогнула, и как неловко заёрзало в золоченной обложке Евангелие.

- Если такое начало не нравится вам, мы можем на этом закончить.

Священнослужитель не отвечал. Он собирался с мыслями.

- Ты каешься, значит, ещё не погиб. Начало смерти - когда человек перестаёт видеть в себе плохое.

- Если Бог простит меня сейчас, я никогда больше не буду грешить. - Валет сам удивился твёрдости, с какою он это сказал.

- Властию, данною мне от Господа, прощаю тебе грехи твои. Священнослужитель перекрестил его и снял епитрахиль.

- Это всё? - Валет поднял голову.

Батюшка кивнул.

- Если ты каялся искренне, можешь быть уверен - Господь простил тебя.

Валет присел на скамейку и глядел вокруг. Он понимал: случилось что-то пока неясное, но всё стало другим - деревья, могильные камни, земля, снег. Мир ушел в холодную мёртвую мглу, и родился опять для новой, еще неведомой жизни. Валет захотел сказать об этом исповеднику, но не знал - какими словами. Тот встал с места.

- Мне пора идти. Я искренне желаю вам найти Бога. - Он медленно перекрестил молодого человека.

...Прошло минут десять, и Валет увидел, как открылась дверца небольшой церквушки, и оттуда появилась группа монашенок. Он вспомнил, зачем пришел сюда. Вглядевшись, сразу узнал Романцову. Та перекинулась несколькими словами с другими женщинами и, отойдя в сторону, теперь шла одна по узкой дорожке, присыпанной утренним снегом. Шла, глядя куда-то перед собой, и не замечая того, кто сидел на лавочке.

Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Валет негромко её окликнул. Надежда застыла. Потом обернулась медленно.

- Ты?

Валет встал и подошел к ней ближе.

- Добрый день. Или, точнее, уже добрый вечер.

- Добрый.

Валет разглядывал Романцову. Она нисколько не изменилась за это время. Просто он начал её забывать.

- Я рад тебя видеть.

- Мне тоже приятно.

Валет знал - она не будет его ни о чём расспрашивать. Всё то, чем она жила когда-то, осталась теперь за глухою стеной. Подглядеть было нельзя. Да и незачем. Та жизнь кончилась, чтобы больше уже никогда не начаться.

- Я хотел поговорить с тобою, - Валет начал неуверенно.

Он увидел, что глаза у Надежды стали холодными. Как те камни с выбитыми на них фамилиями, рядом, у дорожки. Камней она не видела. Видела покорёженные обломки дымящегося автомобиля. И ответила не сразу. С минуту молчала. Валет ждал.

- У меня нет времени, - проговорила Романцова сухо и двинулась дальше по дорожке.

Валет шёл следом.

- Надя, - он почти умолял. - Только минут десять. Не больше.

Та вдруг остановилась. Лицо её сделалось усталым и безразличным.

- Хорошо, - сказала она спокойно. - Десять минут.

Потом присела на лавочку. Валет - рядом.

- Я тебя слушаю.

Валет решил опустить предисловия.

- Я знаю, - он наклонил голову, - тебе тяжело говорить об этом... замялся, подыскивая слова. - Я слышал, у тебя есть бумаги, касающиеся Илюшенко...

- Я отдала их Покровскому, - глаза у неё были пустые, как у покойника.

- Всё отдала?

Романцова молчала. Она глядела туда, где струи горячего пламени пробивались сквозь стены, стёкла перевёрнутого в кювете "Москвича".

- Всё отдала? - Повторил Валет свой вопрос.

Романцова медленно повернула голову и глядела без выражения.

- Зачем тебе?

- Надя, - Валет смотрел ей в глаза. - Эти люди должны наконец ответить за всё. Они не могут всегда говорить последними. Кому-то надо высказаться и после них.

Романцова покачала головой.

- Мне всё это неинтересно. Я знаю: рано или поздно Бог их накажет. И не хочу об этом думать.

Валет выпрямился.