Год черной собаки

— Неужели устали? — Грег выглядел, будто и не Лазил на самый верх фараоновой гробницы.

— Еще как! Страшно боялась, что мы сорвемся. Вы не заметили выражения лица гида-египтянина? Он смотрел на нас, когда отстал, с удивлением, словно не верил своим глазам. А ведь он совершает такие восхождения каждый день. Очевидно, принял вас за серьезного конкурента, посягающего на его скудный заработок.

Грег неопределенно пожал плечами и налил девушке кока-колы.

Кафе называлось «Нефертити». По аспидно-черным стенам и потолку разбросаны золотые контуры изображений супруги фараона Аменхотепа IV — плохонькие копии работ древнего мастера Тутмесса.

— Вы знаете, что такое «Нефертити»? — спросил Грег.

— Имя египетской царицы.

— Я имел в виду само слово.

— Нет. Но звучит, как пируэт в балете.

— «Красавица грядет» — так нам объяснял профессор.

— Прекрасно и романтично. — Юта задумалась и повторила: — Не-фер-ти-ти. Так и представляешь что-то изящное, воздушное и загадочное, как взгляд любимой девушки из-за чадры.

— Вы довольны прогулкой?

— Очень. Я просто переполнена впечатлениями и счастьем.

— Потому что побывали тут?

— Потому что побывала здесь с вами.

— Вам надо так мало для счастья?

— Это не мало, а огромно. — Она пригубила бокал и из-под ресниц взглянула на Грега.

— А вам нравится теперешняя работа? — спросил Грег, словно хотел увести разговор в другое русло.

— Работа? — Юта вскинула брови. — Конечно. Мне нравится, когда в тебе кто-то нуждается, а в воздухе это сплошь и рядом. То кому-то нехорошо во время болтанки, то возишься с малышами. Наконец, поишь и кормишь пассажиров, отвлекаешь от мрачных мыслей. Кроме того, постоянно новые люди, города, обычаи. Можешь наблюдать и сравнивать.

— А как же ваше увлечение медициной?

— О, это самое сокровенное. — Девушка задумчиво посмотрела на потолок. — Это действительно мечта.

— И что в ней привлекательного?

— Привлекательного? Ну как же! До тех пор, пока существуют люди, существуют и болезни, то есть страдания. И мне кажется, нет ничего более благородного в светлого, как их облегчать, бороться за здоровье человека, его жизнь, проявлять милосердие.

— Хм. — Грег оттопырил нижнюю губу. Ему вдруг вспомнилась Вирджиния. Какие они разные.

— Вы бы смогли простить человеку, если бы он предал вас и бросил в беде? — неожиданно задал вопрос Грег.

— Не знаю. — Юта задумалась. — Но мне кажется, если бы, — помедлила и более решительно, словно объясняя Грегу то, чего он никак не мог понять или в чем не в состоянии был разобраться, — любила по-настоящему, то, очевидно, смогла. Любить — прежде всего помогать, а помогать — значит прощать. Не исключено, он просто запутался и сам не мог найти выхода, кто же поможет, как не любящий и близкий?

— А как вы отнеслись к моим друзьям? — увел Грег разговор.

— Они замечательные! — Юта заулыбалась. — Доктор мне напоминает добродушного и солидного кота. У нас дома был такой. Иногда в нем просыпалось что-то детское, и он начинал играть с бумажкой, привязанной к нитке. Получалось неуклюже и неумело. Сестренок забавляло так, что катались по полу.

Грег оглушительно — некоторые посетители кафе даже обернулись в его сторону — захохотал. Он вообразил, как полноватый Эдерс, распушив усы, прыгает за висящим на шнурке помпончиком и при этом мяукает басом. Выглядело действительно потешно.

Юта недоуменно распахнула глаза. Спросила растерянно:

— Я сказала что-то не то?

— Именно то, — Фрэнк смахнул набежавшую слезу. — Простите. Но я представил, как Макс забавляется с бумажкой. При этом почему-то на его шее висел фонендоскоп. Извините, ради бога. Ох. Ну а другие? — спросил, отсмеявшись.

— Дядя Мартин и по характеру, и немного внешне — у него глаза такие же — похож на папу. Добрый и надежный.

— О-о-о! — Грег поднял палец. — Надежный и душевный. Очень точно подметили. Я своего отца не помню, вернее, никогда не видел, но хотел бы, чтобы он был таким, как Кребс или Мартин. Я благодарен судьбе — она свела меня с этими чудесными людьми. Всем, что во мне есть хорошего, если, конечно, есть, — я обязан им. А что думаете о русском?

— Миша странный. Мне не приходилось общаться с русскими, я его не во всем понимаю. Но кажется, у него большое горе, что-то тяготит душу. Иногда это проскальзывает в разговоре, хотя он и пытается скрыть.

— Да, Юта. Уваров из тех, кто особенно остро переживает несправедливости. Болезненно реагирует на оскорбление человеческого достоинства. Он эмоционален и раним, как ребенок. Людские подлости оставляют на его сердце кровоточащий рубец. — Сделал паузу и спросил внезапно: — Ну а я? — Весь напрягся, ожидая ответа.

— Вы? — Юта вздрогнула и чуть не выронила стакан. — Вы? — Она опустила ресницы и прошептала: — Вас я люблю, Фрэнк. Вы самый дорогой человек, самый родной.

— Господи, Юта! — воскликнул Фрэнк и замолчал.

Где-то из глубины сознания выплыла О'Нейли, предстала как живая, показалось — он даже слышит ее голос и ощущает аромат лаванды. Словно лезвием бритвы полоснули по сердцу, перехватило дыхание.

— Господи, Юта, — повторил и побледнел.