Год на севере

Две тысячи сто тридцать семь верст отделили Колу от Петербурга; тысяча сто верст легли между Петербургом и Архангельском ^[43]

. Так говорят почтовые, карты и календари, и так же добросовестно, честно тысячу раз торчат до Архангельска на каждой версте пестрые казенные верстовые столбы, так же на каждых двадцати пяти верстах предлагаются к услугам каждого странника (по казенной ли он, по частной ли надобности едет) утлые, наскоро шитые станционные домики с жалобной книгой, со смотрителем из почтальонов, с ямщиками, оказавшимися в крестьянском быту ни к чему неспособными. Тянутся по сторонам березовые аллеи там, где дорога бежит по пахотным полям, и пропадают эти аллеи везде, где сама природа потрудилась обильно расставить их в лесной куще. Выбежит на усладу и утешение скучающего путника и разбросается перед его утомленными, наболевшими однообразием видов глазами какая-нибудь серенькая, гниющая, выкрытая соломою и закоптевшая деревенька, или бедный уездный городок с людным, крикливым базаром, с тихою, безмятежною, созерцательною семейною жизнью. Говорливый или безгранично-молчаливый ямщик споет длинную, тоскливую или развалистую песню, расскажет веселую сказку и повезет пошибче обыкновенного, когда обеспечится возможностью получить лишнюю семитку на водку. Одним словом, и на этом пути точно то же, что и везде, на всех других дорогах Великой России. Разница небольшая: меньше разнообразия видов, больше лесов и болот, меньше селений, больше пустырей — да и только. Промелькнут бесприветно шесть уездных городков: ближний Шлиссельбург, со шлюзами, крепостью; какая-то желтая и потому скучная Новая Ладога, с каналом петровского прорытия; тоскливое Лодейное Поле; значительно-каменная, богатая купеческими капиталами Вытегра; заставленный множеством церквей большой Каргополь, пустивший по себе славу своими рыжиками, груздями и прочею соленою снедью и известный скорняжным промыслом. Наконец, дальше Холмогоры, со сгнившими, развалившимися домами, с крупными, рослыми коровами — один из древних городов России, один из самых скучных и бедных между ними, родина гениального рыбака. И вот (в награду за недельное мучение) Архангельск, бесконечно длинный, чистенький, немецкий, с треской и шанежками, с обрусевшими немцами и онемечившимися русскими со всем своеобычным характером и обстановкою, — город портовый и торговый.

Почти тысяча же верст остается отсюда до Коды говорит календарь — и вдесятеро больше нужно времени для того, чтобы настойчиво-храбро одолеть это пространство. Во сто крат требуется больше терпения, чтобы перенести все трудности и сопряженные с ними невзгоды пути, говорит личный опыт теперь, когда так весело наслаждаться плодами одержанной победы.

С лишком двести верст бесплодной тундры, местами покрытой мохом и взбитой кочками, местами болотистой и прорезанной или чистой, бойкой речонкой, или светлым, как хрусталь, озером, залегли между последним северным селением на берегу Белого моря — Кандалакшею — и самым дальним, которое лежит уже на берегу северного океана — Колой.

Счастлив путник, перенесший мучения скучного, бесконечно однообразного прибрежного плавания по морю, когда крепко расходившийся ветер нередко на несколько суток может заставить сесть на голой луде, где нет не только жилья, но даже воды пресной, где кругом море, кипящее бурей, как вода в котле. Счастлив путник, когда, наконец, увидит он обгорелые (после недавнего английского разгрома) пни и кочки людного, строптивого

селения Кандалакши, и вдвое несчастлив тем, что путь ему лежит не назад, а вперед.

Узенькой тропинкой с погнившими мостовинами потянулся почтовый тракт в Колу, поперек так называемого Лапландского полуострова этой исключительно земли мхов и лишаев, этой холодной Сахары... Ехать по тропинке этой даже верхом нет никакой возможности: образ пешего хождения на своих на двоих— единственное средство добраться до вожделенной цели.