Год провокаций

Из крайкома позвонили в Союз художников: куда смотрите? Москва оценила, а вы спите?!. и Алексея Ивановича немедленно приняли в члены СХ, помогли с красками и кистями, выделили комнату-мастерскую, где и стал он отныне жить. Это узкое, с покатым потолком помещеньице располагалось там же, в Доме художника, под чердаком, где в одном из отсеков хранятся отбракованные с выставок картины…

Только вперед! Только провоцируя дураков! И только в валенках!

Чтобы жить стало еще веселее, Деев со строгими глазами стал распространять слухи, что ему будто бы заказал свой портрет один из секретарей ЦК КПСС, который родом из Сибири… И что Зинка – дальняя родственница этого секретаря… Пусть завистники трепещут!

– Так и выстраивалась линия судьбы! – рассказывал он Никите. – Я понял: только на опережение надо идти. Ведь если развесишь аксельбанты из носу, мол, достоин ли я хлебать кислород, тебя тут же в конец очереди поставят. А дожидаться, пока исполнятся предначертания Библии: первые станут последними, а последние – первыми, можешь не дождаться. Верно, птичка? – восклицал лысый бородатый Деев, строя забавную рожу в окно подлетевшей синице. – Или это агент ФСБ? Но, кажется, такой электроники пока не придумали, да и зачем?! Я патриот! Патриа о муэрте!

Синица, что-то чирикнув в ответ, улетала. А дядя Леха, смеясь, продолжал:

– Вот мыслишь красиво жизнь построить, поскольку какой-никакой, а талантёнок есть… очки носишь, загадываешь серьезные победы… да вот беда! Какая-то пьянь вдруг сшибает тебя на драндулете – ему лет пять зоны, а тебя уже нету на свете, превратился, ха-ха, в цветочки, в туман над землей, а если и остался жив, сидишь, вроде краба, боком на земле и подаяния просишь… А бывает, обидчику успеешь дать по мордасам – тебя же и посодят… и какая-нибудь тварь нечесаная ткнет в бок пальцем: “Чегой-то ты такой симпатишный? Уж не девица ли?..” – и забьешься ты в страхе, Никитушка, под нары, в угол. Ко мне приставал один амбал, до смерти его запомнил. Я же был тогда вовсе хрупкий, глаза горят, ну, прямо добыча для услаждения при отсутствии присутствия. Вот тогда и решился бежать. А у Зинки пышная золотая коса… Жаль, у твоей нету такой, ежели что… ха-ха… шучу, конечно… Но закон один, Никитушка: если держишься с достоинством, тебя боятся.

Если бы у меня Зинки не было, я бы взял роль гр-розного человека. Я бы им про Страшный суд, про жизнь и смерть говорил! Я, стоящий на пороге, на шухере!

И на Никиту глянул на мгновение совершенно незнакомый старичок – с суровыми, в красных прожилках глазами, с сухим ртом, с бородой, зажатой в костлявый желтый кулак, – ни дать ни взять странник из

Ветхого завета.

9.

Никиту вызвали на допрос на рассвете. Сначала он стоял с такими же, как сам, бедолагами в коридоре, сцепив, как приказали, руки за головой.

Охранник в пятнистой одежде, вроде леопарда, рыскал вдоль шеренги, заглядывая в картонные карточки и сверяя, выкликая арестованных, хрипло матерился, что не держат строй. Поодаль топтался другой охранник, сдерживая на поводке поджарую овчарку. Собака волнуется – у нее мокрый нос, уши прижаты.

– На выход! – Колонну по два повели во двор и стали грузить в уже знакомый автозак с открытой задней дверью. В темный железный ящик набилось человек двадцать пять, ехали – кто сидя, кто стоя. Время от времени в городе машина резко останавливалась, люди валились друг на друга, дверь отпахивалась – и милиция выкликала на выход то одного, то другого арестанта.

Наконец и Никита, минуя сломанную железную лесенку, сполз на землю и был препровожден в знакомое ОВД, на второй этаж.

Только на этот раз его ожидал другой сотрудник, в свитерке и джинсах, куртка висит на спинке стула. Лицо у милиционера невзрачное, парень говорит как бы что попало, при этом подмигивает.

Да и кабинет, кажется, другой.

– Ну, как ночевали? Старший опер Тихомиров. Я тоже плохо сплю. Да вы садитесь!.. – Он раскрыл папочку с белыми лямочками. – Итак, сегодня очная ставка. Начнем с киоска, – и, сняв трубку телефона, буркнул: – Тетки тута? Вводите.

Никита тоскливо сжался. Что говорить?

Открылась дверь, вошли две молодые женщины в китайских пуховиках и сапожках “Канада”, одна, с красными губами сердечком, помнится, кричала на Никиту, что это он грабил. А вот вторую женщину среди милиционеров Никита, кажется, не видел. Темно было. Хотя она-то могла его запомнить…

Никита по интеллигентской привычке привстал, кивнул и снова опустился на стул. Он сидел перед явившимися продавщицами сутулый от усталости и горя, небритый, в мятом, посеченном старостью кожаном пальто, смяв в руках мохнатую, как кошка, кепку.

– Вот пострадавшая сторона… гражданка Шамаева, ее сменщица Боркина.

Дамы, посмотрите внимательно. Это тот человек, которого вы видели возле киоска?

– Он! – сразу же заявила первая. – В коже, шелестел, когда убегал.

– Вы тоже так считаете? – спросил Тихомиров, подмигивая почему-то

Никите.

– Н-нет… – растерянно отозвалась вторая. – Пусть он встанет.

Никита, не ожидая просьбы со стороны оперативника, вновь поднялся.