Год провокаций

– То, что ты рослый парнишка, это хорошо, в темноте не тронут. А вот много макарон не ешь. У талантливого человека в желудке всегда должно быть место как минимум для поджаренного фазана.

И в самом деле, в последнее время из-за малоподвижной жизни Никита раздался, стал грузноватым. Жена в компании приятелей со смехом хвалила: заматерел… И вот же – все равно сбежала.

Убить ее мало!

– Слушай людей и не верь, – будто по радио слышит Никита надтреснутый, хихикающий голос дядя Лехи, – но все равно люби их!

Всю правду, бедные, о себе не расскажут, но, даже если помножить их грех на сто килограмм, все равно прощай. Ведь жизнь такая коротенькая, друг друга не исправишь, нас потом выслушает поодиночке, сам понимаешь кто. Он как жираф, ему видней. На том свете каждый получит по полной программе. А пока – жалей. И если не шибко занят, слушай в оба. Это очень полезно для самообразования.

И Никита теперь слушал, слушал. Как жаль, что тебя нету больше на свете, Алексей Иванович! Ты бы навестил меня в тюрьме и что-нибудь мудрое сказал…

Хотя… хотя… он и обидел однажды Никиту. В здании ВЦ, на людях. Как с цепи сорвался. Шли на обед мимо изрисованной им стены, вдруг Деев остановился – видимо, вспомнив про царапины на лице своей Зины, а зазевавшийся грузный Никита нечаянно толкнул его в спину. У Никиты бывало такое, когда он задумается. Алексей Иванович вздрогнул, покраснел и рявкнул на весь холл:

– Ничтожества! Серые мышки! И ты – ничтожество! Потребитель! Так и будешь жить с температурой тридцать шесть и шесть? Ни с кем не ссорясь, никому не переча?!. Семечки подсолнуха и то талантливее – они прорастут!

– Дядя Леха… – растерялся Никита.

– Какой я тебе дядя?!. В зоне дядя! Там тебе и кумовья с маслеными зенками!.. – и старик, захрипев, с белой слюнкой на губах, замолчал.

И Никита, оглянувшись, увидел: на них удивленно смотрят сослуживцы, в том числе и директор ВЦ Катаев, вездесущий, бледный, как молодая, но уже трижды изогнувшаяся свечка.

Великий артист Деев, мгновенно оценив ситуацию, театрально раскинул руки и с треском расхохотался. И, кружась, как в вальсе, пошел на выход. И Никита, неуверенно засмеявшись, последовал за ним…

Алексей Иванович обидел Никиту, и – странно – при его чуткости не извинился. Несколько дней был мрачен. Видно, прорвало, больно ему было: не с кем больше дружить. А Никита, если сказать сегодня честно, не совсем в свой адрес воспринял его быстрые страшные слова.

А напрасно…

Его уроки теперь пойдут на пользу Никите. Самое время подумать о смысле жизни…

К счастью, в камере Никиту перестали обижать. Его теперь, кажется, просто сторонились. Видимо, наросла за спиной Никиты для соседей по нарам некая тайна, размышляя о которой арестанты говорили: а ну его к лешему. Но, впрочем, и не выказывали особого недоброжелательства.

Даже порой, рассуждая о чем-либо, обращались и в его сторону, как бы приглашая, если у него есть желание, высказать свои соображения по поводу того или иного уголовного дела.

Запомнились диковинные сюжеты современной жизни.

Рыжий дылда в очках (фамилия, кажется, Суровов… не Суворов…) выстрелил в управляющего банка, но промахнулся и ранил проходившего мимо случайно, совершенно неведомого человека. И ему ничего не оставалось, как заорать, размахивая руками: я его и хотел убить, падлу. Он жену мою обесчестил!

Он вопил об этом и в милиции, куда его доставили охранники, исколошматив ботинками и дубинками, а затем в больнице, на очной ставке с человеком, которому он прострелил плечо, разбив кость:

– Он, он, гад, мою жену…

Управляющий банка захотел узнать, кто же стоит за этим стрелком, кто его, банкира, захотел убрать. И сделав всё, чтобы невезучий киллер не сел в официальную тюрьму, он посадил его в свою неофициальную (в подземный гараж) и, когда выдавалось время, за ужином или даже обедом беседовал с ним.

Пригласил жену его, показал ей фотокарточку раненого.

– Узнаете?

И она, умная женщина, кивнула.

– Конечно.

– Да-а? – изумленно протянул банкир, заинтересовавшись теперь ею.

Она – невероятная красотка… И все бы этим кончилось, но тот, в кого стреляли, сделал всё, чтобы стрелявший попал в СИЗО…

Что было дальше, Никита не успел узнать: Суровова вызвали на допрос, и человек больше не вернулся.

А вот угрюмый тип с брюхом в трико (ему все время жарко), лежащий на нижней шконке, рассказал, что его взяли за драку и сопротивление милиции. Он сильный, розовый, как боров. У него коттедж, семь телекамер, которые смотрят во двор и вокруг коттеджа, маленькие дети от молодой жены. Ехал с ней, вышел почистить стекло – его случайно толкнул в ноги, пятясь, “жигуленок”. Олег подскочил, взвыл, обежал ту машину и, вскинув ботинок, выбил ветровое стекло. Потом схватил и – оторвал дверцу! Клянется, что оторвал дверцу! Владелец