И тут вдруг кто-то кричит — по-английски. Кроме меня, ни одного лица европейской наружности на платформе нет, и я невольно оборачиваюсь. Напротив стоит мальчик в школьной форме и радостно размахивает зонтиком. Я машу ему в ответ, куда менее радостно. Я не могу вернуться и забрать зонтик, даже если бы хотела — опоздаю на электричку. Мне очень неловко притворяться, что я не замечаю бедного паренька, который через 2 платформы пытается докричаться до меня, но проблема вот-вот разрешится, надо лишь дождаться поезда. Тут мальчик вдруг перестает размахивать руками и бросается к лестнице. Я молю Всевышнего, чтобы электричка пришла поскорее, но это бесполезно: парень молодой, бегает быстро. Вот он уже над моей платформой, прыгает через 3 ступеньки. И запыхавшись, тормозит передо мной. Я кланяюсь. Он кланяется и протягивает зонтик. Сделав изумленное лицо, я рассыпаюсь в благодарностях и даже не пытаюсь отрицать, что зонтик мой: наверняка кто-то видел, как я его несла, запомнил меня и сможет опознать, а в Японии 95 % преступлений раскрываются именно таким образом.
Подходит моя электричка. Мальчик все так и стоит с зонтиком в руках. Я не теряю надежды и пытаюсь вручить ему зонтик в благодарность за доброту, но он отказывается от столь щедрого дара. Я кланяюсь. Он кланяется в ответ. Я кланяюсь еще раз. Он кланяется в ответ… Моя электричка уезжает.
Тут подходит его электричка. Мальчик в отчаянии бежит по лестнице к ней, но и его поезд покидает станцию.
Еду в последней электричке. Перед самым выходом смотрю в окно: идет дождь. Схватив горемычный зонтик, засовываю его под мышку. Подумаешь, пара лишних килограммов!
Глава 19
Провинциальная Фудзисава так и не стала мне родной, а вот в Осаке я потихоньку обживаюсь. Наш квартал живет в собственном ритме, и мне удалось постепенно под него подладиться, хотя, может, я просто стала более восприимчивой? Дважды в неделю, в 6 утра, приходит мусорщик. Из его громкоговорителя доносится веселая зазывная песенка. В нескольких футах от моего окна спешат на работу и по делам жители нашего переулочка — кто с портфелем, кто с пакетами, а одна женщина — со скрипучей коляской и никогда не умолкающими близняшками. Соседи слева отвечают на сотовые, и я уже различаю разные звонки.
Вечером окрестности наполняются звуками, которые остаются неизменными вот уже несколько веков. После захода солнца появляется торговец сладким картофелем. Его скрипучая тележка-жаровня издает одинокий совиный свист, приглашая отведать
Потом приходит торговец лапшой. Он появляется примерно в половине первого ночи; ржавый мегафон играет старинную мелодию. Я вылезаю из кровати, надеваю куртку и ищу его тележку на полуночных улицах. Торговец готовит лапшу, подбрасывая ее в сите и затем опуская в миску дымящегося ароматного бульона. Немного яйца, рыбные фрикадельки, нарезанный зеленый лук — и блюдо готово. Я бегу домой, забираюсь под одеяло и ем в темноте. В желудке образуется приятное тепло, и я сворачиваюсь калачиком, кладу руки на живот и засыпаю безмятежным сном.
Лабиринты узких переулков, запутанные, как клубок спагетти, с овощными лавочками на каждом углу — вот какое впечатление производит Осака на первый взгляд. Но на самом деле это очень современный город, второй по величине в Японии. Осаку называют маркетинговой столицей: здесь тестируется большинство новых товаров. У жителей Осаки репутация самых капризных потребителей в мире, и если товар понравится им, то можно точно рассчитывать на успех. На запруженных улицах и в бесконечных моллах можно купить все что угодно. Местные жители ничуть не стесняются своей прагматичной репутации и вместо приветствия часто спрашивают. «Успел сегодня заработать?» Осака — город бизнесменов.
Каждый будний день огромная движущаяся волна мужчин и женщин с портфелями выплескивается на улицы жилых кварталов, водопадом стекает по ступеням станций метро и распадается на тонкие ручейки, текущие каждый к своему поезду. Я пристраиваюсь в хвост. Мы шагаем к краю платформы и с великим трудом набиваемся в переполненный поезд. Я оказываюсь в тесном кольце совершенно незнакомых людей. Меня до сих пор поражает, как это японцы, у которых вообще не приняты публичные прикосновения, умудряются пережить это ежедневное вторжение в личное пространство.