Годины

— Какой ты неуклюжий, Алеша! — упрекнула она, стараясь за мягкостью тона скрыть испуг. — Это же подарок Доры Павловны!.. — Она поставила на стол вазу и, вдруг поняв несоразмерность своих чувств с тем, что мог сейчас переживать Алеша, покраснела. Ресницы ее повлажнели, она умоляюще протянула свои тонкие руки, прикоснулась к костылю и как будто обожглась: сжала пальцы в кулачки, прижала к лицу, изменившимся глухим голосом попросила:

— Не оставляй меня! Ну, пожалуйста. Ну, посиди, Алеша!

Когда Алеша, постояв в молчании, тяжело и ненужно снова опустился на стул, она сжала дрожащими влажными пальцами его руку, как бы винясь сразу за все, и, убеждая его, сказала:

— Я ведь понимаю тебя, Алеша! Я так тебя понимаю! Ты совсем не похож на Юрку… Тебе нужна понимающая тебя душа. Я знала это. Я и тогда знала это!.. Так вот душой я была и всегда буду с тобой!

Ниночка сильнее сжала его руку, косясь на приоткрытую в кухню дверь, потянулась к нему, но входная дверь отворилась. Ниночка заговорщицки приложила палец к губам. И Алеша, ощущая в груди одновременно пустоту и тяжесть, с грустью подумал: «Счастлива ли ты, Ниночка?!»

4

Все трое томились разговором, когда вернулась Дора Павловна. Вошла она в комнату деловито, как в свой рабочий кабинет, внимательным взглядом окинула всех троих, сидящих в унылой неловкости, свела прямые брови.

— Гость в доме, а стол пуст?..

Юрочка издал странный, выражающий недоумение звук, отвернулся с видом оскорбленного человека.

— Угощать-то чем? — сказал он. — Воспоминаниями о годах прошедших мы уже сыты!

Ниночка под взглядом Доры Павловны выпрямилась, как будто приготовилась встать, моргая ресницами, пролепетала:

— Я, Дора Павловна, предлагала Алеше картошку, он отказался.

— Эх, дети, дети! — Дора Павловна вздохнула, вышла в кухню, вернулась с серой полотняной скатертью, раскинула над столом прямо на руки Юрочке. — Накрой! — сказала строго.

Из кухни она принесла ломтики черного хлеба на дощечке, тарелку с еще не обсохшими кусочками отварной щуки, видимо, только что взятую в райкомовской столовой. Глядя с иронией на Юрочку, поставила на стол миску свежих огурцов вперемежку с бледными, еще не дозревшими помидорами, накрыла их сверху пучком темно-зеленого лука, пристроила по бокам четыре в смуглой скорлупе яйца.

Юрочка, через плечо обозрев неожиданно явившееся богатство, подобрел взглядом. И пришел в совершенное изумление, когда Дора Павловна вошла с бутылкой темного вина, удерживая в пальцах другой руки четыре граненых стакана. Оторопелого взгляда Юрочки она как будто не заметила, поставила на стол призывно звякнувшие стаканы, передала бутылку Алеше.

— Открывать вам, Алеша!.. — сказала она, подчеркнуто выделяя своим вниманием именно его. — Хотя это не спирт и не солдатская водка, обычный кагор, каким причащают прихожан в нашей вновь открытой церкви, все равно мы как-то должны отметить ваше возвращение. Трудное и достойное ваше возвращение!

Дора Павловна стоя ждала, пока Алеша, смущаясь общим вниманием, извлекал поданным ему штопором тугую пробку из бутылочного горлышка, разливал по стаканам густое черно-красное вино. Наконец он отставил бутылку, поднял на Дору Павловну глаза. Дора Павловна выдержала паузу, как делала всегда перед каждым своим выступлением, сосредоточивая внимание всех на том, что сейчас она скажет, придавливая пальцами крепкой полной руки грани стоящего перед ней чернеющего вином стакана, сказала тихим отчетливым голосом:

— Мы все взволнованы приемом в честь парада Победы. И горды высказанной благодарностью и признательностью русскому народу за его мужество, терпение, за его неизменное доверие правительству. Думаю, из нас четверых наибольшей благодарности и уважения заслуживаете вы, Алеша. Свои заботы, тяготы, черные дни отчаяния были и у нас. И мы трудились насколько хватало сил. Даже выше сил. И все-таки ваше мужество; мужество солдата и человека, заставляет смотреть на вас по-особому. Я рада, не удивляйтесь — я искренне рада, что вижу вас в своем доме, Алеша! — Дора Павловна подняла стакан, подержала в раздумье, поставила обратно: — Люди устали! А расслабляться нельзя. Работа, работа и работа ждет каждого!.. Я верю, Алеша, что и вы будете жить не в стороне от наших дел. Мне нравится бесстрашие вашего ума. Мне нравится, что вы умеете думать не только за себя и не только о себе… — голос Доры Павловны обрел металлическую жесткость, она смотрела через стол на Алешу, но взгляд ее вбирал и сидящего с ним рядом Юрочку, больше даже Юрочку.

Алеша сидел между Ниной и Юрочкой, прикрывал в неловкости лоб и глаза ладонью. Он не понимал, что с Дорой Павловной, откуда у нее эта неожиданная ожесточенность к тому, что еще утром всей своей материнской силой она защищала. Дора Павловна как будто старалась, возвышая Алешу, возмутить усмешливо-спокойную душу сына.