Годы эмиграции

Едва ли не самыми существенными были статьи, написанные о книге ближайшими сотрудниками «Современных Записок» Кусковой и Степуном. Оба очень сочувственно отозвались о книге, хотя и радикально разошлись по существу: то, что Кускова одобряла и в чем соглашалась с автором книги, Степун осуждал. Но и Степун, заведовавший литературно-критическим отделом нашего журнала и постоянный его сотрудник, свидетельствовал, что «всё была так, как о том повествует М. В.»

Как и Кускова, он считал, что прекращение журнала вызвано было не только недостатком материальных средств, а может быть, главным образом, мировоззренческим «редакционным кризисом». Это была всё та же характерная для русской интеллигенции проблема: обязательной связи идеи свободы, демократии или социализма с той или иной единственно безусловной и непогрешимой, вечной истиной (богооткровения или марксизма-ленинизма) или – принципиального отрицания обязательности такой связанности защиты, по выражению Степуна, «выхолощенного» представления о свободе, демократии, социализме, как ценностей относительных.

Не стану приводить здесь другие отзывы о книге, – благоприятные и неблагоприятные, среди которых всех превзошел некий Владимир Рудинский, конечно, в «Возрождении» (№ 70). Рядом с прямой ложью и клеветой по адресу «Современных Записок», мне лично вменялось в вину не прямо, а путем инсинуации («как говорят»), что я «написал и опубликовал еще при жизни старого писателя (Шмелева) статью, которая, как говорят (! – М. В.) ускорила его смерть». Бесстыжему Рудинскому, как и напечатавшему его отзыв журналу, было «трудно читать (мою статью) без краски стыда за автора...»

Когда прошло два с лишним года после появления книги, я срезюмировал существо откликов на нее, печатных и письменных, и опубликовал его в качестве своего «Заключительного слова» в «Новом Журнале». На следующей книге, посвященной памяти скончавшегося редактора «Нового Журнала» М. М. Карповича, кончилась моя многолетняя связь с журналом, выражавшаяся не только в постоянном сотрудничестве, но и в обсуждении с редактором и секретарем очередных редакционных вопросов.

Расскажу, как это произошло, – как не столько я порвал эти связи, сколько их порвали. Придется начать издалека и вернуться к злополучной статье Ульянова в «Воздушных Путях». Редактор последних Р. Н. Гринберг устроил у себя обсуждение вышедшей первой книги Альманаха со злосчастной статьей, «Ignorantia est», против русской интеллигенции. Приглашены были сотрудники Альманаха и несколько знакомых устроителя собрания, причастных к литературе, публицистике, музыке. Хотя в Альманахе было много самых разнообразных и интересных статей, «Поэма без героя» Ахматовой и другие, обсуждение сразу и исключительно сосредоточилось на статье присутствовавшего на собрании Ульянова. Говорили в порядке, в каком занимали места. Когда очередь дошла до Ульянова, он только повторил сказанное им в статье, ничего не взяв обратно и никак не отозвавшись на появившуюся уже в «Социалистическом Вестнике» критику мою. Когда же слово было предоставлено мне, я дополнил напечатанное в «Социалистическом Вестнике» несколькими выразительными цитатами, взятыми из былых писаний Ульянова в советских изданиях.

Это встретило неодобрение со стороны тех, кто разделял взгляды Ульянова или сочувствовал ему. Все же обсуждение продолжало протекать вполне благопристойно, пока очередь не дошла до бывшего моим приятелем до этого момента, моего соседа в Нью-Йорке, с которым вместе я и на собрание пришел, Гуля. Он заявил, что от моих слов пахнуло «жандармским дознанием»... Не больше и не меньше. Я хотел немедленно покинуть собрание, но удержался. Когда же Гуль закончил свою филиппику, а Гринберг в двойном качестве – председателя и хозяина – не оградил чести и достоинства приглашенного им участника собрания, не остановил зарвавшегося оратора, я поклонился хозяйке и вышел. За мной вслед выбежал хозяин со словами: «Куда вы? Роман Борисович Гуль сейчас пойдет с вами!» – на что я отозвался: «Нет, я пойду один!»

Происшедшее, конечно, не осталось секретом в русской колонии. И в Комитете Радио Освобождение, где, вместе с Гулем, Коряковым, работали и расположенные ко мне в то время Давид Шуб, протоиерей А. Шмеман, последние стали пытаться наладить хотя бы деловые отношения между мной и Гулем.

Момент был критический для «Нового Журнала»: после смерти долголетнего редактора Карповича и длительного «междуцарствия», необходимо было образовать новую редакцию – единоличную или коллективную. Этим вопросом были озабочены не только нью-йоркские сотрудники и друзья журнала, но и иногородние и не только в Америке. Ко мне обращались устно и письменно авторитетнейшие сотрудники журнала в Нью-Йорке и Париже с указанием, что я, «конечно», естественный и наиболее подходящий преемник Карповича, как редактор «Нового Журнала», а если было бы решено, что необходима коллективная редакция, то, «конечно», я не могу не быть в ее составе.