Годы эмиграции

Большое удовлетворение доставило, что все обо мне писавшие, не сговариваясь, единодушно подчеркивали мою «верность себе и другим» и, главное, идеям: демократии, правде, справедливости и «забытым словам о совести и чести» и, тем самым, непримиримому отношению к большевикам-коммунистам. Это всё подкреплялось цитатами из того, что я писал на протяжении сорока лет: в 1937, 1942, 1946 и 1954 годах. Свидетельствуя, что, как ни изменилось многое с тех пор, «многое остается злободневным и сейчас», писал Г. Струве, озаглавивший свою статью, как и я в 1942 году, – «Правда антибольшевизма». «Русская Мысль» сопроводила его статью статьей редактора С. А. Водова – «Русский демократ».

А в «Новом Русском Слове» появилась «слишком даже лестная», по выражению Шварца, статья Гр. Аронсона, который срезюмировал из «Дани прошлому» всё политически наиболее существенное и для меня ценное и сделал это так, что и я не мог бы сделать лучше, – хотя бы потому, что не мог бы сопроводить резюме сочувственным комментарием, как Аронсон. Мало сказать, что я был приятно поражен, я был изумлен, когда прочел эту статью в «Новом Русском Слове» и тотчас же взялся за телефон, чтобы поблагодарить автора и редактора газеты за то, что тот поместил такую статью. М. Е. Вейнбаум на это заметил: «Что же в этом удивительного?» Я объяснил, что это было для меня совершенно неожиданно, хотя бы потому, что «Новое Русское Слово» сочло нужным и возможным в первую годовщину смерти Кусковой помянуть ее – и заодно меня – выдержками из ее писем к Вейнбауму с крайним порицанием меня. На это М. Е. заметил – и это побуждает меня сейчас упомянуть об этом диалоге: «Да, я был неправ, и я сожалею»...

Восьмидесятилетие мое было отмечено не только в печати. Родные, друзья и близкие знакомые решили отпраздновать его в небольшом кругу за обедом в ресторане на Сентрал-парк Авеню с шампанским и речами. Памятным оно осталось для меня именно тем, что было сказано в кратких речах. Покойный Г. М. Свет, огласив приветствие, присланное «Русской Мыслью», прибавил от себя: восемьдесят лет – возраст, когда время подводит «счет» прожитой жизни, «хешбан нефеш», как называют это евреи. И вот я сказал бы Марку Вишняку: если он такой «хешбан нефеш» произведет, он найдет, что всю жизнь прожил, руководясь интересами русских рабочих и крестьян, которые его не понимали и были ему чужды, что и показало Учредительное Собрание. Оставшиеся годы жизни Марк Вишняк должен, на взгляд оратора, посвятить своему народу, Израилю.

Эти слова стали темой всех последующих «слов» – согласных и несогласных с оратором и, в частности, того немногого, что я думал и сказал, не соглашаясь с покойным приятелем ни фактически, ни по существу. Учредительное Собрание «не удалось» не потому, что русские рабочие и крестьяне его не поддержали, наоборот, рабочие и, особенно, крестьяне не поддержали правящую партию большевиков, и потому Учредительное Собрание и просуществовало всего 17 часов. Что же касается меня лично, мне меньше всего пристало жаловаться на «русских рабочих и крестьян». Именно они избрали меня своим депутатом в Учредительное Собрание по обоим избирательным округам, по которым партия социалистов-революционеров наметила меня своим вторым кандидатом в Учредительное Собрание. Большинство же делегатов Учредительного Собрания избрало меня его секретарем. Поэтому Учредительное Собрание никак не может служить доводом в пользу того, что русские рабочие и крестьяне меня не понимали и я был, будто бы, чужд им.

В качестве дополнительной справки могу сейчас привести то, что, когда Свет говорил, мне не пришло в голову, а именно – итог анкеты, проведенной среди самой многочисленной фракции членов Учредительного Собрания, эсеров, одним из ее сочленов. Это был русско-еврейский писатель, прославленный позднее под псевдонимом С. Анский, Семен Акимович Рапопорт, автор мистической пьесы-легенды «Дибук». Он заинтересовался, сколько членов фракции – евреи? Их оказалось 7 процентов, почти в два раза больше процентного отношения численности евреев к численности всего населения России 1914 года, то есть до первой мировой войны.

Помимо фактической стороны, замечания Света относительно меня были неправильны и по существу. Я всегда чувствовал себя русским евреем, и считал, что русский еврей в условиях России XIX века особый морально-психологический тип и национально-государственная категория, которую недопустимо и, с точки зрения общей культуры, нецелесообразно, чтобы не сказать «невыгодно», расчленять и противопоставлять в ней «еврейское» и «русское». Я написал множество статей, брошюр и даже две книжки, посвященные еврейским проблемам и деятелям. Побывал в Израиле трижды, но не стал приверженцем сионизма и благословлял судьбу или случай, давшие мне возможность жить вне Израиля: быть пионером в пожилом возрасте, даже в стране предков, без крайней необходимости – незавидная участь.