Годы эмиграции

Двенадцать подсудимых из двадцати двух были приговорены к «высшей мере наказания», после чего на большевистском Олимпе возникла очередная склока – за жизнь и смерть приговоренных. ЦК большевиков не сразу пошел на нарушение данного его делегатами обещания Коминтерну. Вопрос был перенесен на обсуждение партийной Конференции, в которой участвовали большевистские представители с мест и с фронта. Предлагали разное: от немедленного утверждения приговора «суда» и до предъявления осужденным «врагам народа» ультиматума: в 24-часовый срок отказаться навсегда от каких-либо выступлений против советской власти и порвать связи с партией с.-р. и в таком случае быть сосланными на принудительные работы в концлагерь на пять лет с последующей высылкой из пределов «социалистического отечества» его недостойных.

В конце концов, ЦК коммунистов остановился на особо возмутительном решении, давшем им возможность и «капитал приобрести» – получить если не полную, то все же большую уверенность в своей личной безопасности, и «невинность соблюсти» – от расстрела воздержаться, правда, только условно. Как позднее бесстыдно пояснил Троцкий: «Ограничиться тюрьмой, хотя бы и долголетней, значило просто поощрить террористов, ибо они меньше всего верили в долголетие Советской власти. Не оставалось другого выхода, как... вождей партии превратить в заложников. Первое свидание с Лениным после его выздоровления произошло как раз в дни суда над социалистами-революционерами. Он сразу и с облегчением присоединился к решению, которое я предложил: “Правильно, другого выхода нет”». (Л. Троцкий, «Моя жизнь», т. 2, стр. 212).

Заслуживает внимания, что даже как будто более культурные, не прославившиеся своей кровожадностью большевики утратили стыд и совесть при расправе с эсерами. Так, Каменев, не предвидя собственной участи, взывал: «Пусть наши враги склонят перед нами головы, а кто не захочет, пусть ее потеряет!» Или эстет, а в свое время и «богоискатель», Луначарский, обнажил свою подлинную сущность, когда с откровенностью, граничившей с цинизмом, писал:

«Да, да, мы хотим это сделать – убить, дискредитировать, распылить партию с.-р. И этот процесс для того и создавался».

Если достигли своей цели постановщики «суда», – частично достигнуто было и обратное тому, чего они добивались и частично добились. Процесс эсеров, первый по времени показательный процесс поставленный коммунистами, привлек к себе внимание мира, всех политических партий, органов печати и международного общественного мнения. Еще жив был и был в своем уме Ленин. Но дело его жизни, военный коммунизм, уже приказал долго жить отступив как будто «всерьез и надолго» перед новой экономической политикой. И в это же время практиковали такое бесстыдное и решительное надругательство над элементарными требованиями правосудия, такое явное нарушение принятых при свидетелях в международном порядке обязательств, такое упорное тяготение к крайней кровожадности!

А с другой стороны на скамье подсудимых, в ходе процесса, произошла неожиданная трансформация. Обвиняемые превратились, особенно в заключительной стадии «суда», в обвинителей правящей партии и большевизма. Вместо покаяния и отречения, которых добивались от подсудимых, официальные прокуроры и аудитория услышали как раз обратное – не самозащиту, а обличение власти. Один за другим поднимались подсудимые, чтобы заявить: «Мы выполним свой долг, какая бы участь нас здесь не ожидала» (Гоц).

«Вы получите наши головы, чтобы положить их к ногам Коминтерна, но чести нашей вы не получите» (Тимофеев); «И мертвые, и 92 живые мы будем вам опасны» (Гендельман), и т. п. Такое мужество перед лицом безжалостного врага могло быть создано лишь беззаветной верой в свою правду и верностью своему служению. И оно не могло не импонировать, не производить впечатления заочно и на расстоянии даже на непричастных к историческому спору в России и за ее пределами между демократическим Февралем и тоталитарным Октябрем.

Голоса подсудимых приобрели огромный резонанс, особенно после того, как защита, в лице иностранных адвокатов социалистов, вынуждена была из-за придирок обвинения отказаться от защиты и покинуть пределы малогостеприимного Советского Союза. На сочувствии к подсудимым впервые создался на Западе фронт против большевистской власти, которую обычно, по подсказке из Москвы, именовали «властью рабочих и крестьян». Социалисты и несоциалисты, профсоюзы, рабочие и интеллигенты, всемирно известные и безвестные, правительства и общественные учреждения, за ничтожными исключениями на крайних – монархических и коммунистических – флангах, все с волнением следили за перипетиями драмы, сочувствуя, естественно, не мучителям и насильникам, а их жертвам.