Годы и дни Мадраса

— Вот именно. Люди, стоящие вне солидарности с остальными. Мисс Мукерджи ловит рыбку в мутной водице. Когда все кончится, о ней скажут, что она единственный декан, удержавший колледж в повиновении. Она не понимает, что растлевает этим молодые души воспитанниц. Слишком дорогая цена за личную славу.

— Анна, — сказала я осторожно, — наверное, многие были не согласны с решением, почему же вы молчали?

Умен горько усмехнулась.

— Знаешь сказку о коте и колокольчике?

Я такой сказки не знала.

— Так вот, — продолжала Умен. — Однажды собрались мыши и решили подарить коту колокольчик, чтобы знать, где он бродит. Сделали колокольчик. А подарить его не смогли. Не нашлось такой храброй мыши. Поэтому кот до сих пор ходит без колокольчика. Ясно? Так и среди нас не нашлось храброго. А все потому, что и наша работа, и наша карьера зависят от мисс Мукерджи. Она здесь полновластный диктатор. А преподаватели — просто марионетки. За какую ниточку декан потянет, то преподаватель и сделает. Без работы никому не хочется оставаться.

Утром следующего дня в колледж пришло правительственное предписание: прекратить работу. Но мисс Мукерджи уже закусила удила. Предписание не было обнародовано и держалось в секрете. Началась крупная игра. Ставкой в этой игре были личная слава декана и души ее воспитанниц. Днем мисс Мукерджи собрала в актовом зале студентов. В том зале, где совсем недавно шло веселое рождественское представление. Теперь здесь не слышно было смеха. Зал напряженно и приглушенно гудел, как потревоженный улей. Расчет декана был прост. Студенты вынесут решение не закрывать колледж и тем самым объявят о своей непричастности к движению. Затем она представит решение в министерство образования, и колледж станет исключительным примером для всего штата.

Не упоминая о предписании правительства, мисс Мукерджи решительно повела атаку на студентов.

— Вы знаете, — начала декан, — что преподаватели вынесли решение не закрывать колледж.

Ее слова гулко падали в напряженную, затаившуюся тишину зала. Преподаватели нервно заерзали на своих местах. Анна Умен резко подалась вперед, сжав ладони. Но потом как-то обмякла и застыла, вдавив широкую спину в кресло.

— Так вот, — отчетливо и резко произнесла мисс Мукерджи, — кто хочет ехать домой и не хочет учиться, встаньте!

Фраза была явно провокационной, пахло запугиванием и шантажом. Но то, что произошло в следующее мгновение, обратило мисс Мукерджи в соляной столб, подобно жене Лота. По крайней мере половина зала, взволнованно задвигав стульями, встала.

«Храбрые мыши» не — смели поднять на оторопевшего декана глаза, но упрямо стояли. И на шее кота появился колокольчик. Колокольчик зазвонил неуверенно и робко, но выдал своего хозяина. Выдал с головой. Соляной столб вновь стал мисс Мукерджи с исказившимся от гнева и разочарования лицом. Преподаватели втянули головы в плечи и, боясь встретиться с кем-нибудь взглядом, смотрели — прямо перед собой.

— Ну хорошо же! — теперь в словах мисс Мукерджи звучала открытая угроза. — Те, кто не хочет учиться, пусть немедленно покинут колледж. Немедленно! Вы слышите, что я сказала!

— Это бесчеловечно! — звенящая — фраза взмыла вверх, и преподаватели еще ниже нагнули головы. Мисс Манаси, не выдержав, тонко и непристойно хихикнула.

— Это бесчеловечно! — отозвалось в углах зала.

В январе на дорогах штата горели поезда и автобусы, банды погромщиков забрасывали пассажиров камнями. Было опасно — передвигаться в городе, а в дальней дороге все могло случиться.

Но никто из «мышей» не дрогнул, никто не опустился на стул. А «кот» метался по — сцене, звеня предательским колокольчиком, выдававшим каждое движение его души. Но теперь его уже никто не боялся. «Кота» больше не существовало, так же как и не было прежнего декана с елейной улыбкой на губах и лицемерными разговорами о человеческом милосердии. Когда первое испытание страхом было выдержано и поверженные «боги», жалко и беспомощно улыбаясь, уже ничего не могли поделать со своей паствой, встала Срилата. — Именно она первая произнесла речь, которой началась январская «революция» в Женском христианском колледже.

— Почему мы должны оставаться в стороне? — громко и уверенно сказала девушка. — Мы все понимаем, что происходит. Мы тоже хотим протестовать.

— Правильно! Правильно! — закричали с мест. — Мы будем протестовать!

— Дайте мне слово! — поднялась Минакши.

— Говори, говори! — поддержали ее. На мисс Мукерджи уже никто не обращал внимания. Она стояла на сцене прямая, непримиренная, с бледными щеками, как будто покрытыми пудрой, отчетливо понимая, что проиграла бой.

— Разве не ясно, — начала Минакши, — что введение языка хинди в качестве государственного отразится на судьбах и карьере южноиндийской молодежи? Мы говорим на дравидийских языках, и хинди нам чужой.

— Послушайте, мисс Мукерджи, — вскочила Субашини, — вы хотите сделать из нас штрейкбрехеров. Вы хотите, чтобы нас в знак презрения забросали камнями другие студенты. Этого вы хотите?