Годы — не птица

— Снимать тебя пока не за что, а к дисциплине приучим. Почему из всех отделений твои рабочие чаще всех карантин нарушают? То тракторы шпарят напрямую, то лошадь запрягут потихоньку… Почему? Да потому, что ты не работаешь с народом и вдобавок сам дурные примеры подаешь…

— Да разве в этом дело? — качнул головой Захар Кузьмич. — Надоел народу зряшний карантин, ох как надоел! Ведь уж месяц прошел, как скотина поправилась, карантин давно снять пора, а все держат…

— Мало что ты считаешь.

— Да и зоотехник про то же говорит.

— Ну, знаешь… У санинспекции свои соображения…

Захар Кузьмич заметил, что оба они приостыли немного.

Директор свел глаза на приказ, поворочался в кресле, закончил строго:

— Вот так, запомни! — и потише (тихий голос не подходит директору) прибавил: — Мне тоже не больно-то приятно выслушивать жалобы из района…

Помолчали.

— Мне идти надо, — поднялся Захар Кузьмич.

— Погоди. — Голос у директора опять стал чужим. — Главный разрешил тебе городских на строительство клунь направить, — я не возражаю. Но учти, — он погрозил толстым пальцем, — сорвешь план заготовки кормов — пеняй на себя.

— Да я от вас за пять-то лет и слова доброго не слыхал, — не сдержался управляющий и пошел, усмехаясь про себя:

«Вроде только мне клуни эти нужны».

Услышал позади: крякнул директор.

Из центральной Захар Кузьмич поехал в поле, дивился на дрожащую с легкого ветерка голубую остистую, разминал в ладонях тугие, чуть не дожелта присушенные колосья, пробовал на язык мучнистое молочко, в небо глядел, слепящее жарой, прикидывал, когда жатву начать… С поля пустился в разъезды по сенокосным участкам. Там как всегда: у кого трос порвался, а в запасе нет, у кого трактор стоит без форсунки, у кого косилка сломалась. У Григория Жилина пускач барахлит. С целый час, пока управляющий был, Григорий стучал без продыха заводной рукояткой: «Стук-стук, стук-стук»… На облитой потом, как у цыгана, смуглой спине ходили лопатки. Все же взял свое: затрещал пулеметом пускач, рявкнул и выбросил дымные кольца дизель, заурчал укрощенно.

«Дуб, а не парень, — подумал о нем Захар Кузьмич. — На таких вся работа в поле держится… Жаль только — мало их»…

Под конец работы добрался на свеклу. Городские девки прореживают свеклу не хуже деревенских, и хворью хворают той же: между делом трещат, как сороки…

На ток приехал при низком, по-над самый горизонт, солнце. К площадке шел против солнца — ничего не видел, а ближе, в полынь ступил, закачал головой: подстолбовые ямы все до единой повыкопаны. Походил, палкой померял: глубина даже чуть больше. Завздыхал:

«В этаком-то грунте! Больно прытко взялись, после бы не сорвались»…

Но не сорвались институтские ни на завтра, ни на послезавтра, а уже к четвергу (спасибо еще прорабу, тонкомеру подбросил) на одной из клунь уложили прогоны, а в субботу, когда жарким утром вез управляющий в подарок строителям баклагу холодного молока, вдруг из-за взгорка встали в дрожащем мареве с десяток сверкающих белизной стропильных ферм. Только бы обрадоваться Захару Кузьмичу на такую работу, но тут же следом тревожность идет: а ну как директор на ток заглянет, ему-то что, что люди по десять — двенадцать часов пластают, — посмотрит, кричать начнет: «приписка в наряде».

На ток подкатил в самый разгар работы. Институтские, все до пояса голые, чуть красные от загара. Валентин на пару с каким-то кудрявым парнем обрезает сосенку с колен. От пилы звон певучий по площадке идет. Двое других старательно, споро буравят раскос. Остальные в раскатанных бревнах шкурят березы. С треском рвется под острой лопатой кора, отлетает на сторону, и белая потная полоса раз за разом длиннеет и ширится на глазах.

Управляющий не стал мешать. Поднял из люльки баклагу, затащил в сараюшку. Присев на бревно, закурил. Сидит, дивится на спорую работу. Народу в совхоз приезжало много, Захар Кузьмич всяких видал, и плохих и хороших, но чтоб так вот дельно и ходко работали (и не плотники, к топору-пиле привычные, — инженеры), никогда не видал и, позабыв про свою тревожность, пожалел, что директора нет:

«Поглядел бы… С весны в отделении не был…»

Вдруг услышал бригадира крик:

— Подняли!

На шкуровке, побросав лопаты, кинулись к нему. Ферму подняли на руки, завели концы на прогоны, двинули с ходу вперед, и с командой Валентина — кто под конек жердевыми рогулями, кто в раскосы руками опершись — в пять минут поставили по отвесу.

— Перекур, ребята.

Все гурьбой подошли к Захару Кузьмичу. Поздоровались (Валентин за руку), и половина в тени на бревнах расселась, а другие в сараюшку сунулись, забрякали кружками по ведру.

Захар Кузьмич негромко сказал:

— Вола-то колодезная соленая, так я вам баклагу молока со льда привез… Пейте, товарищи.

— Холодное молоко — это вещь! — заулыбался Валентин.

— Молоко? Где молоко? — загалдели в сараюшке. — Да вот же оно…

Чуть не все туда побежали. Слышно оттуда:

— Костя, черпани кружечку…

— Ох, и молочко, ребята. Разве у нас такое продают?..

— Эх, вы. Разве молоком напьешься…

— Понимал бы ты…