Годы странствий

— Ты не поверишь, Веня, как я тогда низко пала, — говорила она шепотом, взволнованная, по-видимому, воспоминанием. — Я так любила его ласки, так любила… Он стал изменять мне, он меня прогнал наконец… Но я не могла не ходить к нему. Он и теперь живет здесь, совсем близко, на rue de Tournon… Представь себе, я пришла к нему однажды, а у него была другая женщина, румынка. Он был пьяный и сказал мне: «Ах, и ты пришла… Хорошо… Проведем эту ночь втроем…».

— И ты осталась? — спросил Веня, хмурясь.

— Конечно, осталась, — виновато улыбнулась Шурочка и нагнулась, чтобы поднять книжку.

— Это ужасно, — пробормотал Веня. — Впрочем, теперь все будет по-иному. Ты понимаешь? В любви есть надежда на вечную гармонию и на вечную жизнь… А когда мужчина и женщина соединяются и у них рождаются дети — это свидетельствует о несовершенстве любви…

— Почему?

— Потому что вместо личного бессмертия возникает новое звено в этой тленной жизни — ребенок… Это как дурная бесконечность. Понимаешь? Родить ребенка и знать, что он обречен на смерть, как и сам ты…

— Да, это грустно, — вздохнула Шурочка. — Но у меня не было детей, и мне почему-то кажется, что их и не будет у меня никогда…

— Это все равно. Важно то, что они

могутбыть.

— Ах! — вскрикнула вдруг Шурочка и схватила Веню за руку. — Это он!

— Где? Кто?

— Около фонтана… Тот самый актер с rue de Tournon…

— Он актер?

— Да. У него маленькие светлые усы.

— Я вижу… Пойдем домой, Шурочка.

— Подожди. Смотри: он мне кланяется… Какой нахал…

Высокий малый в белых штанах и в соломенной шляпе на затылке весело улыбался и кивал Шурочке.

— Я к нему подойду… А? — смущенно проговорила Шурочка, не решаясь взглянуть на Веню.

— Как хочешь… А я домой пойду.

Он закрыл альбом и встал.

— Не уходи, не уходи, — сказала Шурочка, цепляясь за его рукав.

Но он отвернулся и зашагал к выходу.

IV

Когда Веня вернулся к себе в мастерскую — один, без Шурочки, ему показалось, что в комнате пусто и скучно. И то, что на кровати валяется юбка Шурочки, а рядом на полу стоят ее маленькие башмачки, как-то странно повлияло на Веню. У него вдруг сильно забилось сердце, он покраснел, и ему вдруг стало стыдно и грустно. Он вспомнил сентенции, которые он произносил каждый раз, когда Шурочка говорила о любви, вспомнил, как они спали на этой постели, стараясь не коснуться друг друга…

— Страсть унижает человека, а художник должен быть свободным и гордым, — сказал Веня громко, как будто в комнате был еще кто-то, кто мог услышать его слова.

Веня взял кисть и, выпустив из тюбика на палитру краску, стал ожесточенно писать начатый nature morte.[1269] Однако Веня поработал так не более десяти минут. Стремительно схватил шляпу и, сунув в банку кисть, он бросился вон из комнаты и, натыкаясь на прохожих, побежал в Люксембургский сад прямо к фонтану Медичей. Шурочки там не было. Веня посидел около бассейна с рыбками, потом пошел смотреть, как играют в теннис, потом купил в киоске «Matin»[1270] и попробовал читать, но строчки мелькали у него перед глазами и чтение совсем не ладилось. Мерещились почему-то башмачки Шурочки и актер с rue de Tournon.

Веня в рассеянности вышел из сада и побрел по avenue de l’Observateur. Каштаны стояли недвижно, запыленные и усталые, изнемогая под лучами июньского солнца. Пахло бензином от автомобилей. Прохожих было немного. Все сидели в кафе за аперитивами:[1271] был шестой час. Но Веничке не хотелось ни пить, ни есть. И Париж ему показался скучным и душным.

«Надо в Сен-Клу уехать или в Медон что ли», — подумал он, шагая по горячему песку.

Веничка не заметил, как очутился на углу бульвара Монпарнас перед столиками кафе, выдвинутыми на улицу. Он присел на скамейку и как-то неожиданно для самого себя крикнул гарсону:

— Абсент,[1272] пожалуйста.

Пока таял сахар на ножичке и сладкие капли падали в зеленую влагу, Веничка думал о том, как прекрасно целомудрие и как ужасны чувственные наслаждения.

«Бедная Шурочка не может предаваться чистому созерцанию, потому что ее кровь отравлена вожделением и она забыла, какое счастье быть невинной».

В это время Веничка взглянул на свой абсент и покраснел. Несколько раз давал он себе слово не пить этого пьяного яда, но время от времени его все-таки тянуло к столику кафе и ему снова хотелось испытать легкое приятнее головокружение, хотелось опять изведать это странное чувство безответственности и фантастической свободы.

И Веничка приник губами к изумрудной влаге. После второго стакана он уже смотрел на себя со стороны с добродушною иронией: «Как-то художник Павлушин покажется на глаза Шурочке. Она ведь, пожалуй, заметит, что Веничка не способен теперь к чистому созерцанию».

Улыбаясь, Веня пробормотал:

— Анкор, сильву пле![1273]

Гарсон принес ему третий стакан.

Когда Веничка, допив свой абсент, встал и пошел домой, у него во всем теле было ощущение легкости, и строгие скучные мысли исчезли сами собою. Он шел торопливо, размахивая тростью, и представлял себе, как Шурочка ждет его сейчас в мастерской и как он скажет ей что-нибудь дружеское и нежное.