Годы войны

Это трудно описывать. Чудовищная концентрация впечатлений. Огонь, пожары, дым, дым, дым. Гигантские толпы пленных. Лица полны трагизма, на многих лицах видна печаль, не только личного страдания, но и страдания гражданского: этот пасмурный, холодный и дождливый день, бесспорно, день гибели Германии. В дыму среди развалин, в пламени, среди сотен трупов, устилающих улицы. Трупы, раздавленные танками, выдавлены, как тюбики, почти все сжимают в руках гранаты и автоматы — убиты в бою. Почти на всех убитых коричневые рубахи — это активисты партии, оборонявшие подступы к рейхстагу и к новой имперской канцелярии.

Пленные — полиция, чиновники, старики и рядом школьники, почти дети. Многие идут с женами, красивые, молодые женщины, некоторые смеются, поддерживают бодрость мужей. Один молодой солдат с двумя детьми — мальчик и девочка, второй упал, не может встать, плачет. Население нежно к ним, на лицах тоска, поят их водой, суют им хлеб.

Мертвая старуха, прислонив к стене голову, подстелив матрац, сидит у парадной двери, на лице выражение спокойной и прочной тоски, с этой тоской она умерла.

В грязи дороги детские ножки в туфельках и чулочках — по-видимому, снаряд или танк раздавил (девочка).

На спокойных уже улицах развалины причесаны и подметены. Женщины метут тротуары щетками, которыми у нас подметают комнаты.

Капитуляции запросили ночью по радио. Приказ генерала, командующего гарнизоном: «Солдаты! Гитлер, которому вы присягали в верности, покончил самоубийством».

Я видел последние выстрелы в Берлине. Группы СС, засевшие в доме на берегу Шпрее, неподалеку от рейхстага, отказались сдаться. Огромные пушки били кинжальным, желтым огнем по зданию, и все утонуло в каменной пыли и черном дыму.

Рейхстаг. Огромно, мощно. В вестибюле бойцы разводят костры, гремят котелками, вскрывают штыками банки консервированного молока.

Памятник победы — Зигалее, колоссальные здания, бетонные крепости, пульты ПВО Берлина. Здесь был штаб обороны, геббельсовская резиденция. Говорят, здесь он вчера приказал отравить свою семью и погиб сам застрелился. Лежит его обгорелое тельце, протез, белый галстук.

Колоссальность победы. У огромного обелиска стихийный праздник. Броня танков не видна под грудами цветов и красных полотнищ.

Стволы орудий расцвели цветами, как стволы весенних деревьев.

Все пляшут, поют, хохочут. В воздух летят сотни цветных ракет, все салютуют очередями из автоматов, винтовочными, пистолетными выстрелами.

(Потом я узнал, что многие из праздновавших были живыми мертвецами, они выпили страшную отраву из бочек с технической смесью в Тиргартене — яд начал действовать на третий день и убивал беспощадно.)

Бранденбургские ворота заложены на 2–3 метра от земли древесными стволами и песком. В просветы, как в раме, видна потрясающая панорама горящего Берлина. Такой картины даже я не видел, хотя насмотрелся на тысячи пожаров.

Иностранцы. Их страдания, их дорога, песни, крики и угрозы по адресу немецких солдат. Цилиндры, бакенбарды. Французский юноша сказал мне: «Месье, я люблю вашу армию, и поэтому мне очень больно смотреть на ее отношение к девушкам и женщинам. Это будет очень вредно для вашей пропаганды».

Барахольство. Бочки, кипы мануфактуры, ботинки, кожи, вино, шампанское, платье — все это везут и тащат на плечах.

Немцы. Некоторые необычайно общительны и любезны, другие угрюмо отворачиваются. Много плачущих молодых женщин.

Новая имперская канцелярия. Это чудовищный крах режима, идеологии, планов, всего, всего… Гитлер капут…

Кабинет Гитлера. Зал приемов. Гигантский вестибюль, по которому, падая, учится кататься на велосипеде смуглый широкоскулый молодой казах.

Кресло и стол Гитлера. Огромный металлический глобус, сокрушенный и смятый, штукатурка, доски, ковры — все смешалось. Это хаос. Сувениры, книги с дарственными надписями фюреру, печатки и пр.

Зоологический сад — тут шла битва. Разрушенные клетки. Трупы мартышек, тропических птиц, медведей. Остров гамадрилов, малютки, подцепившиеся к материнским животам крошечными ручками.

Разговор со стариком, он ходит за обезьянами 37 лет. В клетке труп убитой гориллы.

Я. Она была злой?

Он. Нет, она только сильно рычала. Люди злей.

На скамейке немецкий раненый солдат обнимает девушку, сестру милосердия. Они ни на кого не глядят. Мир для них не существует. Когда спустя час я прохожу снова мимо них, они сидят в той же позе. Мир не существует, они счастливы.

А. Бочаров. Записные книжки Василия Гроссмана

В июле 1941 года Василий Гроссман был зачислен в штат «Красной звезды» и в начале августа уже выехал на фронт.

Всю войну он довольно регулярно вел свои фронтовые записи. Поскольку записи делались обычно наспех, а почерк у него и в добрые времена был малоразборчивый, Гроссман вскоре после войны помог своей жене, О. М. Губер, перепечатать записи на пишущей машинке. После смерти писателя О. М. Губер подготовила перепечатанный текст фронтовых записных книжек к публикации. Этот машинописный текст и воспроизведен здесь с небольшими редакционными сокращениями.