Гоген в Полинезии

обычными.) Гогена повсюду принимали с большим почетом, и он заметно воспрянул

духом. Очень скоро он пришел к выводу, что в общем-то неожиданно высокий уровень

цивилизации в Папеэте - скорее плюс, чем минус. В день, когда появилась цитированная

заметка, 11 июня, он написал Метте: «Думаю, что вскоре получу хорошо оплачиваемые

заказы: каждый день самые различные люди просят меня написать их портреты. Пока что

я ломаюсь (самый верный способ получить хорошую цену). Так или иначе, похоже, что я

здесь смогу подзаработать, чего никак не ожидал. Завтра мне предстоит встреча с

королевской фамилией. Вот что значит реклама. Глупо, конечно, но я держусь молодцом»44.

Однако на следующее утро, когда до аудиенции оставалось совсем немного времени,

вдруг загрохотали пушки местного гарнизона, и бедняга Гоген услышал потрясающую

новость: то был траурный салют по случаю кончины короля Помаре V. Его величество

умер скоропостижно, но вообще-то он давно болел, даже удивительно, что дожил до

пятидесяти двух лет. Корнем зла и источником всех бед Помаре была его непомерная

жажда, унаследованная вместе с крупным состоянием, которое позволяло ему утолять ее.

Упиваться до смерти было, можно сказать, традицией в его роду. Точно так же кончили

свои дни его прадед, который после кровавых усобиц стал единоличным владыкой на

Таити в конце восемнадцатого века, дед, грозный Помаре II, силой обративший в

христианство все население острова, и отец, ничтожный супруг царствовавшей королевы,

Помаре IV. Честно говоря, Помаре V за всю свою жизнь никогда не был совсем трезв. Но

хроническим алкоголиком он стал только после того, как в 1880 году преждевременно

ушел в отставку и все силы посвятил нелегкой задаче пускать на ветер поистине

королевский оклад в 5 тысяч франков в месяц, которым его вознаградило французское

правительство. Хотя члены двух мужских клубов Папеэте охотно помогали ему

опустошать миски с его любимым коктейлем, составленным из рома, коньяка, виски и

ликера, он, как и следовало ожидать, в конце концов допился до неизлечимой болезни

печени. Тем не менее он до самого конца держался на ногах, так что Гоген был вправе

надеяться, что король Помаре примет его в назначенный час, а может быть, даже окажет

ему любезное и полезное покровительство.

Зато Гоген глубоко ошибался, считая нечестивую кончину Помаре великой

национальной трагедией и патетически восклицая: «С ним пришел конец последним

остаткам древних традиций, с ним кончилась история маори. Цивилизация солдат, купцов

и колониальных чиновников восторжествовала. Глубокое горе охватило меня». Воистину

печальная, но далеко не столь драматическая истина заключалась в том, что так

называемый процесс цивилизации Таити начался задолго до рождения Помаре V,

неспешно продолжался после его смерти и еще не закончен по сей день, и уж если

говорить о старых исторических традициях, то они никогда не занимали короля Помаре, в

отличие, скажем, от его супруги, королевы Марау, которая, очень рано разойдясь со своим

непутевым мужем, весь досуг посвящала записям древних народных песен, героических

преданий, королевских генеалогий и эпоса.

Похороны были поручены начальнику Управления общественных работ. Радуясь, что

счастливый случай свел его с квалифицированным и официально одобренным

консультантом по вопросам эстетики, он попросил Гогена руководить украшением

большого тронного зала, где было выставлено для прощания облаченное в мундир

французского адмирала тело Помаре V (илл. 16). И как же он удивился, когда Гоген

бесцеремонно отверг почетнее поручение, заявив, что королева и женщины ее свиты

якобы обладают большим вкусом и превосходно справятся сами.

Отказ его вовсе не объяснялся недостаточным почтением к усопшему монарху, это

Гоген ясно показал в день похорон 16 июня - вместе с тысячами таитян и сотнями

европейцев он отшагал пять километров до личного склепа королевской фамилии,

расположенного на красивом мысу восточнее Папеэте (илл. 17). Гоген называет этот

мавзолей «не поддающимся описанию монументом» и жалуется, что он «режет глаз рядом

с естественной красотой растительности и всего места». А между тем при желании

описать склеп очень легко, ибо это была всего-навсего выкрашенная в красный цвет

пятиметровая каменная башня с железной крышей, увенчанной символом, который

приобрел несколько неожиданный смысл: то, что было задумано как греческая урна,

больше всего напоминало бутылку...

Зато какой радостью было для художника, только что прибывшего на остров, увидеть

сразу столько таитян, столько различных лиц и одеяний. Пока губернатор Лакаскад читал

сто раз проверенную высокопарную речь, изобилующую витиеватыми фразами, вроде: «в

лице короля Помаре вы лишились отца, так сплотитесь же теснее вокруг вашей матери,

нашей общей матери, Франции», - Гоген достал свой блокнот и принялся делать наброски.

Времени у него было предостаточно, потому что речь Лакаскада, разумеется, переводилась

для таитян, а после губернатора взял слово придворный священник и произнес на

таитянском языке речь, длина которой никак не соразмерялась со скудными заслугами и