Гоголь

Читатель уже успел заметить, что роман Гоголя — это роман в письмах, это форма отношений с женщиной, которую сам Гоголь высмеял в «Записках сумасшедшего». Роман в письмах — это роман бумажный, роман Манилова, роман Хлестакова. Впрочем, у Гоголя и Чичиков в любовных делах способен только на мечту. И все его герои в любовных делах мечтатели, поэты, неумелые ученики, и лишь в снах они способны на большее, лишь в опьянении им видятся некие картины, когда они побеждают, одерживают верх и получают в возлюбленные губернаторских дочек или... графинь.

То лишь фантастические предположения насчет любви, а не сама любовь.

Да и была ли тут любовь? «Нервическое ли это расположение или истинное чувство, я сам не могу решить», — напишет Гоголь спустя месяц после этой истории сестре Анны Михайловны Софье Соллогуб, и хотя эти строчки будут иметь отношение уже к другим чувствам его — к радости по поводу движения в работе над поэмою, — то же он мог бы сказать о своей «любви».

Мы смело ставим это слово в кавычки, будучи уверены, что любви не было. Было разогретое воображение, забегание вперед, заочное торжество в мыслях, воспитательная идея, доведенная до феномена романа, — но не сам роман. В растерянности отступив, Гоголь спешит извиниться за нанесенные «оскорбления». Так же как и после выхода «Выбранных мест», он просит прощения у оскорбленных им. «Я скорблю и болею не только телом, но и душою, — пишет он матери 12 мая 1849 года. — Много нанес я оскорблений. Ради бога, помолитесь обо мне. О, помолитесь также о примирении со мною тех, которых наиболее любит душа моя!» «Не было близких моему сердцу людей, — говорит он в письме С. М. Соллогуб от 24 мая, — которых бы в это время

я не обидел и не оскорбил в припадке какой-то холодной бесчувственности сердца».

Кто же эти близкие люди, которых он оскорбил? Матери и сестрам он пишет нежные (более нежные, чем когда-либо) письма. Нет конфликтов и с другими «ближайшими» ему. Разве с одним Погодиным он опять поссорился, но одна эта ссора не могла вызвать такого покаяния. Поступок, принятый Вьельгорскими как оскорбление, — вот что он имеет в виду. И не случайно на письмо от 16 апреля Анна Михайловна не отвечает ему.

Возникает вопрос: почему Гоголь не порвал с этой поры с Вьельгорскими, почему хотя бы оскорбленно не замолк, как с ним всегда бывало, когда он чувствовал урон, нанесенный его гордости?

Он думал о защите своего детища — второго тома поэмы, который после пережитого отвлечения вновь двинулся и ожил. Теряя Вьельгорских, от терял опору в Петербурге: больше никого не было из его защитников перед светом, перед двором, перед царем. А. О. Смирнова была далеко — в Калуге. После ревизии, которую послал Николай в Калугу, чтоб проверить, честно ли исполняет свои обязанности калужский губернатор H. M. Смирнов, ее отношения с Николаем Павловичем пошатнулись. Жуковский жил в Германии — он был уже не у дел.

Отказываться от продолжения отношений с Вьельгорскими было слишком рискованно. Да и не посмел

бы он пойти на такой поступок. Как ни велик он был даже в собственных глазах как писатель, он сознавал в России 1849 года свое место. Даже в письмах, обращенных к Луизе Карловне, он после слов «Ее сиятельству графине Л. К. Вьельгорской» в скобках приписывал: «урожденной принцессе Бирон». Он не мог преодолеть этого сословного страха в себе. Вот почему, «съежившись» и на этот раз, он продолжает переписку. Он приглашает Анну Михайловну в Москву — уже не для выяснения природы их отношений, а для осмотра московских святынь, живописи в московских церквах и для развития «русских» занятий. Он просит о том же Софью Михайловну, желая через нее повлиять и на графиню-мать. Самой Луизе Карловне он не пишет, понимая, что в эти горячие минуты такое письмо может лишь испортить дело.

Одним словом, здесь пускаются в ход уже дипломатические способности Гоголя, направленные к улаживанию конфликта. В главные адресатки избирается нейтральная сторона — Софья Михайловна Соллогуб, менее всего «оскорбленная» фактом сватовства.

17 мая 1849 года С. М. Соллогуб ответила ему, что Вьельгорские на лето не приедут в Москву. При этом она ссылалась на решение Михаила Юрьевича, то есть главы дома. Но Гоголь прекрасно знал, что это отписка. Михаил Юрьевич ничего не решал, то было решение Луизы Карловны, столь же дипломатически — через посредника — переданное Николаю Васильевичу.

Письмо Софьи Михайловны, обычно нежно относившейся к Гоголю, говорит о том, что тень гнева матери пала и на ее отношение к нему. «Вы убеждены, надеюсь, — пишет она, — что мы часто вспоминаем о вас, но вы также должны знать, что занятий у меня вдоволь и, право, не успеваешь». Один этот тон ее письма мог бы свидетельствовать в пользу факта сватовства! «Мы надеемся много рисовать, — продолжав! Софья Михайловна, — много читать и наслаждаться спокойной жизнью».