Гоголь

10 мая 1845 г. С. С. Уваров все-таки отыскал гоголевское письмо и продемонстрировал его Н. Тот констатировал в дневнике, что «сущность его почти та же», что передавал министр словами. В этом письме, относящемся к апрелю 1845 г., Гоголь, благодаря за денежное вспомоществование, отметил, что «все, доселе мною написанное, не стоит большого внимания: хотя в основание его легла и добрая мысль, но выражено все так незрело, дурно, ничтожно и притом в такой степени не так, как бы следовало, что недаром большинство приписывает моим сочинениям скорее дурной смысл, чем хороший, и соотечественники мои извлекают извлеченья из них скорей не в пользу душевную, чем в пользу».

30 июля н. ст. 1846 г. Гоголь писал П. А. Плетневу по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Цензора избери Никитенку: он ко мне благосклоннее других. К нему я напишу слова два. Возьми с него также слово никому не сказывать о том, что выйдет моя книга». Но Н. не оправдал надежд.

И уже 16 октября н. ст. 1846 г. Гоголь писал П. А. Плетневу из Франкфурта: «Скорбно мне слышать происшедшие неустройства от медленности Никитенки. Но чем же виноват я, добрый друг мой? Я выбрал его потому, что знал его все-таки за лучшего из других, и притом, видя его имя, выставляемое у тебя на „Современнике“, я думал, что ты с ним в сношеньях теснейших, чем с другими цензорами. Никитенко ленив, даже до невероятности, это я знал, но у него добрая душа, и на него особенно следует наседать лично. Говоря ему беспрерывно то, о чем и я хочу с своей стороны ему хорошенько растолковать: что с книгой не нужно мешкать, потому что мне нужно прежде нового года собрать деньги за ее распродажу с тем, чтобы пуститься в дальнюю дорогу. Путешествие на Восток не то, что по Европе».

В письме от 20 октября н. ст. 1846 г. Гоголь указывал П. А. Плетневу: «С Никитенком можно ладить, но с ним необходимо нужно иметь дело лично. Письмом и запиской ничего с ним не сделаешь. В нем не то главное, что он ленив, но то, что он не видит и не чувствует сам, что он ленив. Я это испытал: в бытность мою в Петербурге я его заставил в три дни прочесть то, что он не прочел бы сам по себе в два месяца. А после моего отъезда всякая небольшая статья залеживалась у него по месяцу. На него нужно серьезно насесть и на все приводимые им причины отвечать одними и теми же словами: „Послушайте, всё это, что вы говорите, так и могло бы иметь место в другом деле, но вспомните, что всякая минута замедления расстраивает совершенно все обстоятельства автора книги. Вы — человек умный и можете видеть сами, что в книге содержится дело, и предпринята она именно затем, чтобы возбудить благоговенье ко всему тому, что поставляется нам всем в закон нашей же Церковью и нашим правительством. Вы можете сами смекнуть, что сам Государь же и двор станет в защиту ее. Переглядите и цензурный устав ваш, и все предписания прибавочные и покажите мне, против какого параграфа есть в книге противуречие. Стыдно вам и колебаться этим, подписуйте твердо и теперь же листки, потому что типография ждет, а времени и без того уже упущено довольно“. И если ж им одолеют какие-нибудь нерешительности от всякого рода нелепых слухов, которые сопровождают всякий раз печатанье моей книги, какого бы ни была она рода, то обо всем переговори… с Александрой Осиповной (Смирновой. — Б. С.) и, наперекор всем помешательствам, ускори выход книги».

НИКОЛАЙ I (1796–1855),

российский император с 1825 г. Лично с Гоголем знаком не был, но благодаря ходатайствам В. А. Жуковского, А. О. Смирновой, М. Ю. Виельгорского и других лиц, приближенных к императорскому двору, содействовал цензурному разрешению «Ревизора» и «Мертвых душ». По воспоминаниям актера В. А. Каратыгина, на премьеру «Ревизора» неожиданно приехал Н. и «пробыл до окончания пьесы, от души смеялся и, выходя из ложи, сказал: „Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!“ Император потребовал от своих министров посмотреть „Ревизора“ „в воспитательных целях“».