Гоголь в Оптиной пустыни

Письмо без даты, но, принимая в соображение болезненный характер почерка и то, что письмо отправлено из дома Талызина в Москве, то есть места последнего земного пребывания Гоголя, есть основание полагать, что эти немногие и, если так можно выразиться, душевно-поспешные строки — одни из тех, кои Гоголь набрасывал незадолго до своей смерти. Известно, кроме того, когда Гоголь умер, у него не осталось в кошельке ни одной копейки, потому что даже то немногое, что оставалось у него, он рассовал по мелочам на бедных и церковные нужды. После этого станет ясным, какую трогательную реликвию представляет помянутый малоизвестный маленький пожелтевший листок, и, разумеется, место его не в пыльном шкафике монашеской кельи (где я его обрел), а под стеклом и в приличном окладе в стенах музея, хотя бы в стенах музея Калужской ученой архивной комиссии (Оптина пустынь принадлежит к Калужской епархии и находится в десяти верстах от Калуги).

Нечего говорить, какую огромную ценность должно было представлять приложенное к нему «письмецо Достойному Отцу Макарию». Но увы, письмецо это, по всей видимости, было так называемое «исповедное» и как таковое безжалостно уничтожено…

В четвертом томе «Материалов для биографии Гоголя» В.И. Шенрока мы находим, впрочем, одно ответное письмо помянутого о. Макария Гоголю, освещающее до известной степени отношения, существовавшие между нашим знаменитым писателем и не менее знаменитым в то время оптинским старцем, сыгравшим такую огромную роль в жизни и деятельности Ивана Киреевского. Само по себе письмо это ничем не замечательно, но очень любопытно, с другой стороны, как образчик сухо-наставительной смиренномудрой монашеской прозы и в особенности как резкая противоположность мучительно-скорбному тону приведённых писем Гоголя, видимо изнемогавшего в душевной пытке…

Гораздо большее удовлетворение доставляют два письма из того же любопытного четвертого тома Шенрока просто монаха Порфирия, уже известного нам по теплой характеристике Гоголя. И письма эти нисколько ей не противоречат — в каждой строке в них просвечивает живая, отзывчивая, мечтательно-восторженная его душа… Взять хоть начало его первого письма, адресованного Гоголю в Одессу 20 июня 1850 года: «Любвеобильное письмо Ваше получил с удовольствием и признательностью как от человека, которого давно привык уважать за талант, коим славится отечество наше. Природа скупа на таких людей, как Вы, и рождает их веками, зато и века помнят их! Что значат перед талантом знатность и богатство, минутная слава, которая мелькнет, как метеор, и погрузится в Лету… Признательное отечество не забудет вас!..» Вы видите, это действительный друг Гоголя, который, не стесняясь своей иноческой рясы, радостно воздает должную дань писательскому гению, ставя этот божественный дар на первое место, а не на последнее, как то делали другие духовные отцы, опекавшие Гоголя, до пресловутого «отца Матвея» включительно.

К сожалению, в свой последний приезд в Оптину пустынь в конце июля 1851 года вместо своего друга, еще так недавно радовавшего его своими сердечными письмами, Гоголь застал свежий могильный холм и рассказ монастырской братии о праведной кончине новопреставленного раба Божия Порфирия. Так, рассказывают, «что в своей предсмертной болезни он имел извещение о близкой кончине и ему трижды являлся во сне скончавшийся за шесть лет перед тем послушник Николаша (которому при жизни его о. Порфирий оказывал особое благорасположение) и говорил ему, чтобы он готовился к исходу из сей жизни. А накануне своей кончины он получил от троекуровского затворника о. Илариона рубашку, в которой и скончался через несколько минут по приобщении св. тайн». Можете себе представить, сколько горечи добавила эта неожиданная потеря Гоголю, заехавшему на этот раз в Оптину пустынь совсем случайно и в особенно угнетенном состоянии духа…

Бедный Гоголь! Промаявшись лето в одиночестве в пыльной и душной Москве, он захотел повидать и обрадовать своих родных в Яновщине, где готовились праздновать свадьбу его сестры, но, видно, ему не суждено было больше взглянуть на дорогое небо Украины. Подъезжая к Калуге, он внезапно почувствовал один из тех страшных припадков тоски, которые в последнее время так часто на него находили… и свернул с дороги в Оптину пустынь. Пребывание в Оптиной совершенно изменило его первоначальное намерение — он не поехал домой и снова вернулся в Москву, где ожидала его… могила!