Голливудская трилогия в одном томе

Я сделал глубокий вдох и вошел.

Дурак. Идиот. Кретин. Маразматик.

Я бормотал эту литанию, поднимаясь наверх.

Я взялся за ручку двери. Заперто.

— Слава богу!

Я уже собрался было бежать, как вдруг…

Щелкнули механизмы.

Дверь кабинета медленно распахнулась.

«Пистолет», — подумал я. И нащупал в одном кармане оружие, в другом — патроны.

Я сделал полшага вперед.

Кабинет освещала лишь лампа над картиной, висящей на противоположной от меня, западной стене. Я пошел вперед, бесшумно ступая по полу.

Вокруг были все те же пустые диваны, кресла и огромный пустой стол с единственным телефоном.

И большое кресло, которое на сей раз не пустовало.

Я слышал его дыхание во тьме — долгое, медленное и тяжелое, как дыхание громадного животного.

И смутно различимая, массивная фигура человека, сидящего в этом кресле.

Я споткнулся о стул. От этого удара мое сердце едва не остановилось.

Я украдкой взглянул на фигуру в дальнем конце комнаты и ничего не разглядел. Его голова была опущена, лицо оставалось в тени, большие руки и огромные, как лапы, ладони были вытянуты вперед и покоились на столе. Вздох. Вдох-выдох.

Голова и лицо Человека-чудовища поднялись, обратившись к свету.

На меня уставились горящие глаза.

Он колыхался, как огромное черное тесто под паром.

Массивная плоть стонала, когда фигура поворачивалась.

Я протянул руку к выключателю. Рана-которая-была-ртом растянулась и обнажилась.

— Не надо! — Огромная тень протянула свою длинную руку.

Я услышал, как повернулся телефонный диск: один раз, два. Затем жужжание, щелканье. Я повернул выключатель. Света не было. Запоры двери снова вернулись на место.

Молчание. А дальше…

…раздался шум втягиваемого воздуха, затем столь же шумный выдох:

— Ты пришел… устраиваться на работу?

«Что?» — подумал я.

Огромная тень подалась вперед и исчезла в темноте. Я смотрел на нее, но не видел глаз.

— Ты пришел, — прошелестел голос, — чтобы встать во главе студии?

«Я?!» — подумал я. А голос продолжал, выговаривая слог за слогом:

— …Нет теперь никого, кто годится для этой работы. Это целый мир, который ищет своего хозяина. Целый мир на нескольких акрах земли. Когда-то здесь росли апельсины, лимоны, пасся скот. Скоты и теперь здесь. Ну да бог с ними. Все это твое. Я дарю этот мир тебе…

Безумие.

— Подойди, взгляни, чем ты теперь владеешь!

Он сделал жест своей длинной рукой. Прикоснулся к невидимому диску телефона. Зеркало позади стола отодвинулось, распахнув широкий проход, откуда потянуло подземным холодком, и я увидел туннель, ведущий вниз, в пещеру.

— Сюда! — прошептал голос.

Тень вытянулась и повернулась. Вращающееся кресло пронзительно скрипнуло, и вдруг тень исчезла — ее не было теперь ни в кресле, ни за креслом. Передо мной простирался стол, пустой, как палуба гигантского корабля. Тяжелое зеркало начало медленно закрываться. Я бросился вперед, испугавшись, что, когда оно закроется, тусклые огни погаснут совсем и меня поглотит темнота.

Зеркало продолжало скользить. Я увидел в нем свое лицо, искаженное паникой.

— Я не могу идти за вами! — крикнул я. — Мне страшно!

Зеркало застыло на месте.

— Ты же был там, на прошлой неделе, — прошелестел голос. — Что же сегодня? Вскрыл могилу. Мою могилу.

Теперь его голос был похож на голос моего отца, когда он таял на смертном одре: отец жаждал смерти как подарка, но ему пришлось томиться не один месяц, прежде чем умереть.

— Переступи порог, — спокойно произнес голос.

«Господи, — подумал я, — эта фраза знакома мне с шести лет. Призрак, манящий из Зазеркалья. И вот певица, привлеченная мягкостью голоса, прислушивается к нему, касается зеркала, и оттуда появляется рука, которая поведет ее вниз, в подземелья, и похоронная гондола покачивается на черной воде канала, и Смерть стоит у руля. Зеркало, шепот, пустынное здание оперы, и где-то вдали слышится пение».

— Я не могу двинуться, — сказал я. И это было правдой. — Я боюсь. — Мой рот словно наполнился песком. — Вы ведь давно умерли…

Он — силуэт по ту сторону зеркала — покачал головой:

— Не так-то легко быть мертвым и при этом жить под сводами киноархива, уходящего в глубь могил. Содержать людей, которые знают ничтожно мало, платить им много и убивать их, если не справились с работой. Смерть после полудня в павильоне тринадцать. Или смерть в бессонную ночь по ту сторону ограды. Или здесь, в этом кабинете, где я часто спал в широком кресле. Так что же…

Зеркало задрожало — то ли от его дыхания, то ли от прикосновения, я не знаю. Кровь застучала у меня в ушах. Стекло отразило эхо моего голоса, мальчишеского голоса:

— А нельзя ли нам поговорить здесь?

И снова послышался печальный полувздох-полусмех:

— Нет. Нам предстоит большая экскурсия. Ты должен знать все, если собираешься занять мое место.

— Но я не хочу! Кто сказал, что я собираюсь?

— Я сказал. Я это говорю. Послушай, мне лучше быть мертвым.

Потянуло сыростью, пахнущей целлулоидом старой кинопленки и влажной землей могил.

Зеркало, скользя, вновь отодвинулось в сторону. Послышался звук тихо удаляющихся шагов.

Я напряженно вгляделся внутрь, в туннель, слабо освещенный тусклыми аварийными лампами на потолке.