Еще бумага, еще лоскутья.
Домой в Швецию, подумал прокурор Кеннет фон Квист и улыбнулся уничтожителю бумаг.
Прошлое
Тишина ощущается как вакуум.
Он тяжело, шумно дышит всю дорогу до Накки, и этот звук полностью занимает ее.
Около больницы он заглушает мотор.
– Ну вот, – произносит он, и Виктория выходит из машины. Дверца с глухим стуком захлопывается. Виктория знает, что он останется сидеть в образовавшейся тишине.
Она знает также, что он останется здесь, и не надо оборачиваться, чтобы убедиться: расстояние между ними и вправду увеличивается. Ее шаги становятся легче с каждым метром, отделяющим ее от него. Легкие расширяются, и она наполняет их воздухом, таким непохожим на тот, что рядом с ним. Таким свежим.
Если бы не он, я бы не заболела, думает она.
Если бы не он, она была бы никем. Эту мысль она старается не додумывать до конца.
Ее встречает терапевт – женщина пенсионного возраста, которая, однако, до сих пор работает.
Шестьдесят шесть лет – и умна, как положено в ее возрасте. Сначала было утомительно, но всего после нескольких сеансов Виктория ощутила, что открываться стало легче.
Входя в приемную, Виктория первым делом видит ее глаза.
Их она ищет в первую очередь. В них можно приземлиться.
Глаза этой женщины помогают Виктории лучше понять себя. Они – вне возраста, они видят все, им можно доверять. Они не мечутся в панике, не говорят, что она безумна, но и не говорят, что она права или что они понимают ее.
Глаза этой женщины не льстят.
Поэтому в них можно смотреть – и ощущать спокойствие.
– Когда ты в последний раз чувствовала себя по-настоящему хорошо? – Каждую беседу она начинает с какого-нибудь вопроса, который действует как резонансная дека в течение всего сеанса.
Виктория закрывает глаза, как ее попросили делать, когда она не может сразу ответить на вопрос.
Углубись в себя, скажи, что ты чувствуешь, вместо того чтобы пытаться ответить правильно.
Нет никакого «правильно». И нет никакого «неправильно».
– В последний раз… Я гладила папины рубашки, и он сказал, что я погладила их отлично. – Виктория улыбается – она помнит, что на рубашках не осталось ни морщинки, а воротнички были накрахмалены ровно настолько, насколько надо.
Эти глаза отдают ей все свое внимание, они здесь только ради нее.
– Если тебе надо будет выбрать что-то, что ты будешь делать до конца своих дней, будет ли это глажение рубашек?
– Вот уж нет! – выдыхает Виктория. – Гладить рубашки – это дико скучно. – Ей тут же становится ясно, что она сказала, почему она это сказала и что происходит на самом деле. – Я иногда переставляю предметы на его письменном столе и в ящиках бюро, – продолжает она на одном дыхании, – чтобы посмотреть, заметит ли он что-нибудь. Он почти никогда ничего не замечает – даже когда я развесила рубашки у него в гардеробе по цвету. От белых через оттенки серого до черных.
Глаза с интересом смотрят на нее.
– Любопытно. Но он похвалил тебя, когда ты гладила рубашки?
– Ну да, похвалил.
– Как обстоит дело с твоими занятиями? – Терапевт меняет тему, ничем не выдавая своей реакции на ответ Виктории.
– Ну так. – Виктория пожимает плечами.
– Какую оценку ты получила на последнем занятии?
Виктория колеблется.