Голодные прираки

Я набрал номер Леши Читина. Ответил мне незнакомый голос. Я попросил Алексея. С излишней доброжелательностью обладатель голоса полюбопытствовал, а кто» мол, его просит. И тогда, когда я услышал такой вопрос, неожиданно для самого себя я сказал: «Это тот, кого вы ищете. И я совсем рядом, – добавил я со свистящим придыханием. – Совсем ряяяяядооом. Только протяни руку, и вот он яяяяя! – ив конце фразы захохотал сатанински. – Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-и»!» И только после того повесил трубку. И уже не деланно, когда повесил трубку, а искренне и действительно весело рассмеялся. Я представил себе лицо милицейского работника, который мне отвечал. Очень занимательное, наверное, было у него лицо, когда он слушал, что я ему говорил. Исключительно жаль, что я не видел его лица в тот момент. Жаль. Прислонив горячий лоб к скользкому стеклу телефонной будки, я решил, что все сделал верно. Если у конторских ребят и были какие-то подозрения в отношении Лешки Читина, то сейчас, после моего звонка и моих слов, они стали менее определенными. Это так. Я подбросил конторским сомнения. А сомнения чрезвычайно страшная штука – для человечества вообще, и для каждого человека в отдельности, особенно, если с сомнениями умело работать.

Я снова снял трубку и набрал номер Ромы Садика. Никого. Еще раз набрал – контрольно. Никого. Рому Садика я не видел уже года два. А не слышал его, наверное, год. Но тем не менее я знал, где его можно найти. У меня в запасе было еще два телефона. Я позвонил Роме на работу, на фирму «Мирон», где Рома занимал должность начальника охраны. Мне ответили, что сегодня он отдыхает. Тогда я набрал номер второго телефона. Рома ответил сразу: «Брат опять в командировке?» – спросил я. «Он девять месяцев в году в командировке, слава Богу», – ответил Рома. «Хорошо, что ты не дома», – сказал я. «А что случилось?» – спросил Рома. «Случилось то, что на твоей квартире наверняка засада» – «Не понял», – насторожился Рома. «Они ищут убийцу детей. Уже, несколько эпизодов по городу. Он убивает с особой жестокостью. Отрезанные головы. Вырванные сердца и так далее. Мы с тобой такое уже видели. Но то были чужие головы и сердца. А это наши…» – «Хорошо, – сказал Рома. – А при чем тут я?» – «А при чем тут я? – в свою очередь, спросил я. «А при чему тут ты?» – согласился Рома. «А при том, что недобитые жертвы дают приметы, частично совпадающие с моими. А значит, и с твоими. Рост, телосложение, цвет волос, овал лица. Общий облик ведь почти у всех нас похож» – «И сколько недобитых?» – угрюмо поинтересовался Рома. «Двое», – ответил я. «Мать его!» – сказал Рома. «Но это еще не все», – пообещал я. «Ну! – поторопил меня Рома. «Один из недобитых рассказал о татуировке на левом запястье», – сообщил я. Рома ничего не ответил. Видимо, не нашел слов. Бедный Рома. «Рома», – позвал я Рому. «Ты когда-нибудь убивал детей?» – спросил меня Рома. «Нет», – сказал я. «Там, на войне?» – уточнил Рома. «По-моему, нет», – сказал я. «А я убивал, – сказал Рома. – В последнюю секунду взрослые всегда смиряются со смертью. Это видно по глазам. А дети нет. У них в глазах всегда удивление. И сопротивление. Они еще не устали от жизни. Хотя, – я услышал, как Рома усмехнулся, – какая разница, сколько ты прожил, восемь лет или восемьдесят. Все равно, жизнь – мгновение. Одно мгновение. И почему они сопротивляются?… Я жду тебя, Антоша. Адрес ты знаешь».

Сев в машину, я сделал еще глоток виски, закурил и только потом завел двигатель. Все гаишники в городе смотрели только на меня, пока я ехал. Я приветливо им улыбался, посылал воздушные поцелуи и ничего не боялся. И они видели и понимали, что я ничего не боюсь, и потому только смотрели на меня и все. И не шевелились, И даже не думали о том, чтобы поднять жезл и указать им на меня. Все милиционеры города смотрели-, пока я ехал, только на меня. Каждый милиционер, заметил я, тотчас поворачивал голову в мою сторону, где бы он, милиционер, ни был, рядом или в навстречу идущей машине, на тротуаре, в толпе, в столовой или ресторане, на лестничной площадке одного из ближайших или не ближайших домов, в постели с любовницей или за кухонным столом с женой, на собственном приусадебном участке, окучивающий грядки, в туалете или в морге на вскрытии. Но мне было плевать, что они поворачивали голову в мою сторону. Я их не боялся, лони чувствовали это. И поэтому не стреляли сразу. Медлили. Ждали, пока я испугаюсь…

Когда я въехал в Ясенево, напряжение спало. Ясенево уже не Москва – другой, совсем другой город. Загород. И милиционеры здесь другие (те же, конечно, но другие тем не менее). Здесь, в Ясеневе, я нашел даже солнце. Оно светило мне с высокого неба. И не только светило, но и грело. И не только грело, но и светило. В центре города солнца я так и не отыскал. Хотя, впрочем, там я и не пытался этого сделать – не до того тогда было.