Голос

Да нет, как раз есть! И виновата я не только в том, что тогда, в тот злополучный вторник, подписала контракт с Морганом, толком его не прочитав. Моя вина зародилась еще два десятилетия назад, когда я впервые не пошла голосовать, без конца повторяя возмущенной моим поведением Джеки, что слишком занята, чтобы таскаться на избирательный участок или тратить время на участие в каких-то бессмысленных маршах протеста, или малюя лозунги, или тщетно пытаясь дозвониться до своего конгрессмена.

– Скажи, что я вовсе не обязана покидать эту кровать, – говорю я Лоренцо. – Никогда, никогда.

Он смотрит на часы.

– Видишь ли, нашим подопытным мышкам нужно еще часа два. А чтобы доехать до лаборатории, нам понадобится минут сорок пять.

– Час, – уточняю я. – Мне-то уж точно. Вспомни, я не Марио Андретти[41].

– Значит, у нас максимум час.

Я, разумеется, тут же начинаю ныть, что я не могу, не могу. Но я могу. И на этот раз я не молчу. Я кричу – и голосом, и всем своим телом, впиваясь ногтями в простыни и в плоть Лоренцо. Я кусаюсь, я издаю громкие стоны, я царапаюсь, как дикая кошка после укола амфетамина, я выпускаю из себя все то напряжение, весь тот страх и всю ту ненависть, что накопились во мне и теперь ручьем льются прямо в Лоренцо. И он принимает все это до последней капли, хотя потом кое-что все-таки отдает обратно, когда с силой оттягивает назад мои волосы, яростно впивается мне в губы и в грудь, доводя меня до изнеможения своими поцелуями. Да, это неистовая ярость, смешанная с любовью, это наш двойной вопль, обращенный к остальному миру со всеми его грехами.

Глава пятьдесят третья

Мы даем себе пятнадцать минут на то, чтобы все прибрать и решить, как быть дальше.

– Там есть другая лаборатория, – говорю я, вставая под душ и чувствуя, как сильно начинает щипать мои ссадины, когда их касается горячая вода. Опустив глаза, я понимаю, как истерзано все мое тело. – Боже мой, я выгляжу просто ужасно!

– Ничего не ужасно. Во всяком случае, на лице у тебя все хорошо, даже замечательно. Нет, правда, – уверяет меня Лоренцо, взбивая у меня в волосах мыльную пену. – И ты права: другая лаборатория наверняка существует. Только нам туда ни за что не попасть.

– Но мы должны туда попасть!

Лоренцо ополаскивает мои волосы и предоставляет мне полную возможность самой дальше управляться с тем крысиным гнездом, которое образовалось у меня на голове после мытья. Однако не проходит и двух минут, как он снова протискивается в тесную ванную комнату и, прислонившись бедром к раковине, говорит мне:

– Послушай, Джианна. Даже если нам и удастся проникнуть в эту их другую лабораторию – хотя я считаю, что нам это никогда не удастся, – то как мы будем действовать? Устроим поджог? Нас тут же поймают. Выкрадем их материалы? Это, конечно, можно – но, боюсь, нас с полными руками пробирок еще на пункте проверки остановят эти уроды в армейской форме, и, скорее всего, именно так и случится. И потом, разве кража пробирок с материалами сможет что-то изменить? Это ведь государственный заказ, милая. А государство – это машина, которой ничего не стоит все начать заново. И вы с Лин уже к началу будущего года будете вовсю потрошить рыбу, собственными ногтями вытаскивая из нее внутренности. – Лоренцо ненадолго умолкает, потом прибавляет: – Если ты, конечно, останешься здесь.

Я обдумываю его слова. Он, разумеется, совершенно прав.

– Значит, мы так ничего и не предпримем? – Я вылезаю из-под душа и начинаю вытираться. – Совсем ничего?

– Нет. Мы все-таки кое-что сделаем. Например, выберемся отсюда к чертовой матери.

– У меня дети, Энцо. Четверо. Даже если б я могла оставить Патрика…

Он меряет меня взглядом, задерживаясь на животе, уже немного округлившемся.

– Что ж. У меня тоже есть один ребенок. Может, и я имею право голоса?

– Ты мог бы взять ее… его… это… не важно, кто бы там ни был… и увезти отсюда. – Но я, еще только произнося эти слова, понимаю: поступить так совершенно невозможно. Да и мало ли какие еще суровые обстоятельства могут возникнуть, когда этому ребенку придет время появиться на свет.

– Мы оба прекрасно понимаем, что так делать нельзя, – говорит Лоренцо, но уже гораздо более суровым и решительным тоном. – Решай, Джианна: теперь или никогда.

– Нет, не так. На следующей неделе или никогда. В понедельник у меня назначена биопсия хориона, и к середине недели я должна получить результаты.

– И что?

И прямо здесь, в нашей «крабьей норе», пропахшей потом, спермой и любовью, я принимаю столь важно для меня решение:

– Если это девочка, я поеду с тобой. Так скоро, как ты захочешь.

Лоренцо молча ждет, глядя, как я одеваюсь и причесываюсь. Кажется, он молчит уже целую вечность, но потом все же притягивает меня к себе и шепчет в самое ухо:

– Ладно, Джианна. Все будет хорошо. – В его голосе чувствуется сила, но я-то знаю: про себя он молит бога, в которого мы оба не верим, чтобы генетический анализ показал двойную хромосому Х. Чтобы это оказалась девочка.

– Идем, – говорю я. – Нам необходимо вовремя вернуться. Я поеду первой.