Голос блокадного Ленинграда

    Словно строфы — недели и дни в Ленинграде,    мне заглавья запомнить хотя б:    «Прибыл крымский мускат…»    На исходе пучки виноградин,    винный запах антоновок сытит октябрь.    Это строфы элегий,    желтеющих в библиотеках,    опадающих с выступов перистых од:    «Льды идут на Кронштадт,    промерзают сибирские реки,    ледоколы готовятся в зимний поход».   . . . . . . . . . . .    Но такие горячие строки доверить кому нам?    Только руку протянешь —    обуглится, скорчится — шрам…    Говорю о стихе    однодневной Кантонской коммуны,

    на газетах распластанной по вечерам.    Но сначала — Кантон. И народ, и кумач на просторе;    после РОСТА рыдающая на столбах.    А потом, леденя, в почерневшем свинцовом наборе    отливаются петли, и раны, и храп на губах.    А потом — митингуют, и двор заводской поднимает    на плечах, на бровях,    на мурашках ознобленных рук —    рис, и мясо, и кровли повстанцам Китая,    и протесты,    железом запахшие вдруг…

Декабрь 1927

" О, если б ясную, как пламя, "

    О, если б ясную, как пламя,    иную душу раздобыть.    Одной из лучших между вами,    друзья, прославиться, прожить.    Не для корысти и забавы,

    не для тщеславия хочу    людской любви и верной славы,    подобной звездному лучу.    Звезда умрет — сиянье мчится    сквозь бездны душ, и лет, и тьмы, —    и скажет тот, кто вновь родится:    «Ее впервые видим мы».    Быть может, с дальним поколеньем,    жива, горда и хороша,    его труды и вдохновенья    переживет моя душа.    И вот тружусь и не скрываю:    о да, я лучшей быть хочу,    о да, любви людской желаю,    подобной звездному лучу.

1927, Невская застава

" Как на озерном хуторе "

    Как на озерном хуторе    с Крещенья ждут меня —    стреножены, запутаны    ноги у коня…    Там вызорили яро    в киноварь дугу    и пращурный, угарный    бубенчик берегут…    Встречали неустанно    под снежный синий порск,    а я от полустанка    за сотню лет и верст…    Встречали, да не встретили,    гадали — почему?   …Полночный полоз метил    обратную кайму…    И пел полночный полоз    сосновой стороной,

    как в тот же вечер голос —    далекий голос мой:    «Ты девять раз еще — назад    вернешься, не взглянув    сквозь финские мои глаза    в иную глубину…    Вернись, забыть готовый,    и путы перережь,    пусть конские подковы    дичают в пустыре…    И киноварь не порти зря,    и в омут выкинь бубенец —    на омутах,    на пустырях    моя судьба    и мой конец…»

1927 или 1928

ПРИЗЫВНАЯ