Голос из толпы. Дневниковые записи

Доклад делает Максимов. Начинает читать о стройках, о внутреннем и международном положении страны (так же начинал и Вален Кузин на комсомольском собрании). Потом – как сдали марксизм-ленинизм. Говорит о значении марксизма-ленинизма. О необходимости записывать лекции. О пропущенных недобросовестными студентами часах, о двойках. Персонально и обо мне! Говорит о работе бюро, бичует себя, бюро.

После доклада все закричали:

– Перерыв!

Но все же предоставили слово для отчета председателю кассы взаимопомощи.

Потом снова закричали:

– Перерыв!

Кузин:

– Сейчас выступит еще…

– Перерыв! – орет зал.

Сделали перерыв на 10 минут.

После перерыва начали с того, что Кузин объявил:

– Н. просит ее отпустить, у нее билеты в театр.

– Отпустить! – кричат все.

Выступает Мельников. Хвалит работу Максимова:

– Максимов такой товарищ… Отличный товарищ!

– Ха-ха, – смеется зал.

– Да, – улыбаясь, продолжает Мельников, – Максимов влияет на своих товарищей. На Татищева, например.

Тут Максимов встает из‐за стола президиума и что-то шепчет на ухо Мельникову.

– Да, он на Люсю, например, тоже повлиял.

– Ха-ха, – ржет зал.

Потом Мельников оборачивается к Максимову и говорит:

– Я тебя хвалю, а погоди, и ругать буду…

Был на факультете писатель К. Симонов. Задали вопрос, здорово его смутивший:

– Вы знаете турецкий язык?

– Нет. Самед Вургун знает. Мы вместе переводили. Он давал хороший подстрочник27.

– Думаете что-нибудь написать о студентах?

– Нет. (В зале недовольный гул.)

Сказал, что приступает к написанию пятитомного романа о войне28.

Слышал, что студенческие стройки будут якобы запрещены: они себя не оправдывают, электростанции сооружены студентами плохо, рушатся. Например, группа строителей во второе лето переделывала то, что было сделано в первое лето.

Из жизни «большого» комсомольского бюро:

1. Один год решили к каждой учебной группе приставить члена бюро, чтобы направлял работу группы. На следующий год отказались: не оправдывает себя метод, член бюро отрывается от широких масштабов деятельности, интересы одной группы затмевают интересы общекурсовые.

2. На политзанятиях положено было изучать биографию Сталина. Все недовольны: что изучать? знаем! Действительно, получалось школярство.

На занятиях пересказывали всем известные факты, не слушали и пр. А ведь надо, наверное, на подобных занятиях решать вопросы современности, сегодняшнего дня, увязывая их со сталинской теорией.

6 ноября, вторник. Из среды студенчества надо выделить особую категорию: тех, кто раньше работал и одновременно учился в вечерней школе. Пришли в вуз в основном уже женатые. Обычно это фронтовики, члены партии.

Трудно было учиться в рабочей школе. Чтобы не свалиться, травили себя «подбадривающими» средствами. В дни экзаменов ходили с ввалившимися глазами. Ни одного экзамена без фена29 не сдавали. Сидят в школе за партой, и сон клонит головы. Чтобы не заснуть, приставляли к носу перышко ручки. Чуть что – колко! Все равно не очень помогало – спали. Волосы выдирали, чтобы было больно, чтобы не заснуть.

(Из рассказа однокурсника.)

Среди студенчества есть и свои «классы» Один «класс» – те, что в бюро, в общем, общественники. Равны им и даже выше – отличники, будущие аспиранты (это касается ребят). Последних каждый год выдвигают в комсомольское бюро, и всякий раз они отказываются: у них-де огромная работа в СНО (студенческое научное общество).

Остальные или по способностям, или по характеру – скромные, замкнутые, одинокие, известные не курсу, а только в пределах своих групп. Отдельно стоят «выдающиеся» личности – знаменитый каламбурист, сочинитель стихов (будущий поэт) и спортсмены; последние ближе к «болоту».

Цвет советских юношей и девушек – это такие, как Рона Петрова и ее друзья, члены комсомольских бюро и студенческих научных обществ, смеющиеся, радостные, глядящие на себя эдак значительно и что-то забавное рассматривающие вокруг себя.

14‐е, среда.

Бурное летучее комсомольское собрание. Комсорг Саранцев выступил против Речкаловых: Женя стала наплевательски относиться к группе, Рудик газет не читает, оба втихаря сачкуют и любят на других сваливать.

Выступил Рудик:

– Я читаю газеты.

– Нет, не читаешь!

– Я не буду говорить с тобой. Ты таким тоном со мной не разговаривай! Выходит, я тебе вру, группе вру, когда говорю, что читаю. Откуда ты знаешь, что я не читаю?

– Не читаешь!

– Да не говори ты с ним, – на всю аудиторию шепчет Женя.

– И не буду… Научись сперва разговаривать!

За Рудика заступился Герваш.

Выступает Зайцев, преподаватель:

– Гляжу, нет у вас коллектива. Не советское у вас поведение. Грызетесь зло, с ненавистью. Это не полемика, это ругань.

Ребята сидят злые, нахмуренные. Юрка Саранцев – свой парень, а Рудик и Женя так себе… Но многим кажется, что Юрка гнет неправильную линию. Все молчат.

Саранцев в сердцах:

– Они кричать горазды. А хоть одна собака когда поможет? Пусть ребята скажут, как я поставил себя в группе (Рудик и Герваш обвинили Саранцева в том, что поставил себя так, будто он «указка для всех» и пр.).