Она беспокоилась понапрасну. Элла взяла на себя ведущую роль. Она обняла Карлу, чего никогда прежде не делала, спросила, как она себя чувствует, поинтересовалась распорядком дня, расспросила про ее сны, про то, какие она видела фильмы, что прочитала. Рассказала о себе, о своих новых фотографиях. Отобрав самые лучшие, она привезла Карле целый альбом. Они вместе посмотрели фотографии. Элла рассказала о том, как сделала эти снимки, о том, что повидала в своих поездках, о людях, с которыми познакомилась. И хотя они не говорили о Фелисите, а просто вели приятную беседу, Карла вдруг расплакалась. Она так давно уже не плакала, ей самой это было странно, но в то же время на душе потеплело. Элла обняла Карлу за плечи и проводила в ее палату. Там они сели на кровать, и Карла перестала плакать.
Прошло уже много времени, и Элле пора было ехать.
– Я в Цюрихе на две недели, – сказала она перед тем, как попрощаться. – Если захочешь, я смогу тебя навещать почаще.
Карла благодарно кивнула, сама первая обняла подругу, а оставшись одна, почувствовала себя еще более опустошенной, чем прежде; но в душе затеплилось чувство, какого она давно не испытывала.
Джереми действовал Фредерику на нервы. Он так и сновал по дому. Джереми переехал к Арнимам и поселился у них в апартаментах для гостей. То он искал у Карлы в библиотеке какие-то документы, то искал у Карлы в библиотеке книги. Встречаясь с Фредериком, он морщил нос, приставал с вопросами, а если вопросов, на которые Фредерик все равно не мог знать ответа, не находилось, Фредерику приходилось выслушивать бесконечные сетования Джереми на ужасных покупателей, ужасных коллекционеров, ужасных владельцев картин и ужасных художников.
И зачем только он приехал в Берлин на день рождения Флисс? Надо было держаться от дома подальше. Следующие концерты начнутся еще не скоро, до мая в расписании Фредерика ничего не значилось, так что волей-неволей приходилось сидеть дома. Тем более что в прессе недавно самым положительным образом отзывались о том, как трогательно он заботится о Флисс.