Голос мертвых

Разве ты не понимаешь, какую опасность представляешь для меня? Тебе известны многие тайные дарования вампиров, и ты знаешь, как их можно уничтожить. Ты способен беседовать с мертвыми, проникать в пространство Мёбиуса и даже путешествовать во времени. Я ушел от тебя, исчез однажды из твоего мира. Но там, в своем мире, я вынужден был бороться за власть и могущество — и я, завоевал их. Теперь они мои, и я не отдам их. Я не хочу никуда больше бежать. Но я не могу позволить тебе преследовать меня и дальше, не могу рисковать и стать объектом твоих неудовлетворенных амбиций. Я — Вамфири! И не стану подвергаться твоим экспериментам. Я не желаю быть подопытным кроликом, на котором ты опробуешь новые методы своего “лечения”.

— А как же я? — снова заговорил Гарри, но на этот раз шепотом и как будто сам с собой. — Насколько безопасно мое положение? Ты утверждаешь, что я представляю для тебя угрозу. Сколько еще пройдет времени, прежде чем твой вампир возьмет над тобой власть и ты станешь гоняться за мной?

— Этого не случится, отец. Я не невежда и обладаю достаточными знаниями. Я смогу контролировать свои поступки, подобно тому, как достаточно разумный наркоман умеет держать под контролем свое пагубное пристрастие.

— А если оно все же одержит верх, выйдет из-под контроля? Ты ведь тоже некроскоп. И в бесконечности Мёбиуса нет места, куда бы ты не мог проникнуть, нет для тебя ничего невозможного. И повсюду вместе с тобой следует твой сожитель. Так какому же несчастному бедняге достанется твое яйцо, сынок?

При этих словах Гарри-младший с тяжелым вздохом снял золотую маску. Шрамы, оставшиеся у него после битвы в Саду, зажили и были едва заметны. Вампир, живший в нем, усердно лечил их, заново формируя и восстанавливая его плоть. Гарри боялся, что однажды ему удастся сформировать по-своему и волю, и разум Гарри-младшего.

— Как видишь, мы оказались в безвыходном положении, — сказал Гарри-младший, и глаза его при этом широко раскрылись и сверкнули красным светом.

— Нет, — как и тогда, громко крикнул Гарри. В тот раз это были его последние слова, ибо вскоре он проснулся и увидел, что находится в штаб-квартире отдела экстрасенсорики. А сейчас...

— В чем дело? — сурово нахмурясь, повернулся к нему озадаченный шофер. — Вы же велели ехать в Боннириг, или я ошибаюсь? Надеюсь, что нет, потому что мы уже почти приехали.

Реальный мир обрушился на Гарри. Он обнаружил, что сидит, напряженно выпрямившись на заднем сиденье автомобиля, лицо его при этом было чрезвычайно бледным, а рот полуоткрыт. Облизав пересохшие губы, он посмотрел в окно. Да, действительно, они были почти на месте.

— Боннириг... да, конечно... — пробормотал он. — Я... я просто задремал... вот и все... — И он указал шоферу дорогу к своему дому.

* * *

Конец апреля 1989 года, северный район Лондона, немного обшарпанная квартира на первом этаже дома, расположенного в районе Хайгейт, недалеко от Хорнси-Лейн. Двое мужчин тихо беседуют, удобно устроившись с бокалами в руках в просторной гостиной, уставленной вдоль стен забитыми книгами стеллажами и заполненной множеством антикварных безделушек, главным образом европейского происхождения.

Николай Жаров обладал очень тонкой фигурой, белой кожей и жеманными, как у женщины, манерами, — словом, качествами, обычно совершенно не свойственными людям его национальности. Он курил “Мальборо”, пользуясь мундштуком и предварительно оторвав фильтр, говорил на чистейшем английском, хотя и слегка шепелявил, и в целом выглядел весьма вялым, апатичным и слабым. Темные, глубоко посаженные глаза под набрякшими тяжелыми веками придавали ему вид пьяного человека, хорошо маскируя острый и расчетливый ум.

Зачесанные назад редкие темные волосы были смазаны каким-то русским препаратом с запахом антисептика. Чересчур широкий рот с тонкими губами, изящной формы прямой нос, острый подбородок также свидетельствовали о слабости телосложения и о том, что их обладатель способен согнуться, но никогда не сломается. Настоящие мужчины могли смотреть на него косо, но едва ли кому-то из них пришло бы в голову вступать с ним в борьбу. На улице он, несомненно, мог привлечь к себе внимание, но всякий, едва взглянув на него, тут же отвел бы глаза. Этот русский заставлял окружающих чувствовать себя неуютно.

Уэллесли тоже чувствовал себя не в своей тарелке, хотя изо всех сил старался это скрыть. Будучи хозяином этой квартиры, Уэллесли опасался, что кто-либо мог увидеть, как к нему пришел этот посетитель, или даже выследить его. В этом случае ему придется весьма туго, ибо трудно будет объяснить причину визита. Уэллесли был сотрудником разведслужбы, как, впрочем, и Жаров, хотя "работали они на разных хозяев.