Камерон натягивал на себя рабочий комбинезон, чтобы принудительно послужить обществу. Поскольку они устроили погром на поле для гольфа, ему и двум его друзьям предстояло провести много времени под присмотром Даффи. Очень, очень много времени.
— Так он кричал или нет? — настаивал Джейсон.
Камерон сел на скамью, чтобы надеть болотные сапоги, которые выдал им Даффи.
— Ну да.
На самом деле все было гораздо хуже. Его мать, будь она жива, кричала бы, рыдала, заламывала руки и вопрошала, что теперь подумают соседи. Его отец наверняка присоединился бы к ней, упрекая Камерона в том, что он сам портит свое будущее.
Его дядя и Лили, которая почему–то засиделась в их доме допоздна в тот вечер, когда Даффи приехал к Шеферам и пригрозил обратиться в полицию, отреагировали на удивление спокойно. Шон поблагодарил Даффи за то, что он привез Камерона домой, и уговорил его не звонить полицейским — на этот раз.
Потом они втроем пошли в дом. Камерон ожидал, что на него посыплются упреки, ожидал услышать бесконечные вопросы вроде «о чем ты думал?». Но дядя не стал кричать, и Лили тоже. Они вообще ничего не сказали Камерону, поэтому у него возникло неприятное чувство, что они знают, о чем он думал, и, возможно, даже лучше, чем он сам.
— Вот черт! — воскликнул Эндрю Мейер, еще один их сообщник. — Я же говорил, что надо слушаться меня. Мы придумали свою версию, и надо было придерживаться ее.
— Это у тебя была своя версия, — прошептал Камерон. — И ты рассказывал ее в школе направо и налево.
— Я сказал только одному человеку, — попытался оправдаться Эндрю. — Она обещала никому ничего не рассказывать.
— Идиот, — бросил Джейсон.
— Да ты сам соловьем запел, когда тренер стал спрашивать тебя, — заметил Эндрю.
— Только после того, как ты сдал меня, — огрызнулся Джейсон.
— Ладно, хватит болтать, — сказал Даффи. — Вам, джентльмены, предстоит большая работа.
— Есть, сэр, слушаюсь, сэр. — Эндрю отсалютовал ему.
Его сарказм, казалось, ничуть не задел Даффи, пожилого шотландца, и Камерон был рад этому. Они вышли из служебного здания, и Даффи раздал им задания. Сегодня им предстояло очистить пруд рядом с фервеем у десятой лунки. Заболоченный пруд зарос камышами; их следовало вырвать, сложить в карт и увезти.
Конечно, это только начало их наказания. Отстраненные от участия в тренировках команды по гольфу, они должны были каждый день после школы приезжать в гольф–клуб и, словно рабы, заниматься искупительным трудом.
Эндрю и Джейсон отнеслись к наказанию как к шутке; они пели «Чейн–Гэнг», стоя посреди заросшего пруда. Камерон пытался дурачиться вместе с ними, но это выходило принужденно, поэтому вскоре он угрюмо замолчал. Коричневая грязь расползалась у него под ногами, сквозь сапоги он чувствовал, какая холодная в пруду вода.
Это был отстой, в прямом и переносном смысле. Грязь походила на цемент, в который все глубже уходили его ноги.
— А ведь сейчас мы могли бы тренироваться вместе со всеми, — сказал Джейсон. — Пропускаем такое веселье!
Хотя Камерон и не был согласен с этим утверждением, ему не хватало тренировок в команде. Он любил делать серии ударов, по двенадцать за раз. Любил отрабатывать свои навыки на таком сложном поле, как в Эхо–Ридже.
Как глупо поссориться с отцом из–за гольфа! Камерону хотелось, чтобы этого не было. Следовало сказать отцу правду, что он любит игру и хочет сделать ее своим главным занятием в жизни, как его отец и дядя. Но Камерон все испортил. Ему представился шанс поработать кэдди для своего отца во время одного важного турнира, и он не справился. После этого Камерон стал делать вид, что ему плевать на все: на обязанности кэдди, на игру отца и на свою собственную — тоже.
Наконец–то он добился того, чтобы его выгнали из команды. Миссия была выполнена. Это следовало сделать давным–давно. Впрочем, при жизни отца даже речи не могло идти о том, чтобы Камерон вышел из команды. Боже, сколько раз он собирался объяснить отцу, почему хочет бросить игру. Но в последний момент отступал, объясняя это тем, что отец не позволил бы ему уйти из команды — неважно, по каким причинам.
— Эй, полегче, Камерон. — Джейсон стряхнул с себя длинный стебель с корнями, облепленными грязью. — Не бросай так далеко.