Голос тонкой тишины

Стрелки на замшелом камне указывали на три стороны.

Налево я вымостила тропу равнодушия. Поглядев туда, мои друзья увидели просеку в болотной осоке и камышах, молчаливую и глухую. Там не слышалось даже птичьих трелей. Прямо я выстелила широкую и ровную, как стрела, трассу ненависти.Здесь путник теряет себя.

Издалека доносилась медь духового оркестра.

Направо, в лесную чащобу, вела витая тропинка. Такой мне тогда казалась дорога любви, на которой лишаются воли.

- Ну что? - бодренько вопросил котишка. - Куда направимся?

- Давайте рассуждать логически, - сказала Ингигерда, - налево мы идти не можем, по этой дороге ходят в одиночку.

Кот поправил ее косичку.

- Когда маленькая девочка берется рассуждать логически, троим взрослым мужчинам остается слушать.

- Ну, решение принять решение - это еще не решение, - заметила юная ведьма и продолжила: - Прямо - опять-таки не лучший вариант. Если каждый из нас потеряет себя, кто же ее выручит? Значит, направо!

- Там что-то про волю, - усомнился кот.

- Надо выбирать из имеющихся вариантов, - дернула плечиком Ингигерда. Есть другой путь?

- Лично я вообще давно не волен, - загадочно произнес Лукоморьев.

- Ладно, согласен, - мяукнул кот, - но надо быть готовыми, что к концу пути мы станем другими.

- Какая здесь, однако, невероятная слякоть, - посетовал кот, в очередной раз поскользнувшись на беспрестанных поворотах узкой дорожки.

- Это слезы любивших, - пояснила Ингигерда, - надо же, сколько нарыдали, охламоны...

- Не понимаю, какой смысл плакать от любви? - рассуждал Лукоморьев. От любви надо смеяться.

- Когда нет взаимности? - вступил Василий.

- Хотеть взаимности - нескромно, - отрубил Лукоморьев.

Повинуясь новому повороту, мои спасители очутились на берегу живой реки. Благодать разливалась в воздухе. Все на минуту застыли.

- Неглинка, - благоговейно выговорил кот.

- Пошляк! - фыркнул Лукоморьев. - Неглинку заключили в трубу и пустили под землю еще в прошлом веке.

- Потому еще живая, - ощетинился кот.

Ингигерда вдруг рванула с пригорка вниз - ворона вспорхнула с ее плеча и понеслась за хозяйкой по воздуху. Девочка достала свой хрустальный пузырек и, погрузив в струи руки до локтей, набрала живой воды.

- Эх, носит меня, как бездомную собаку, по свету! - с горечью воскликнул кот Василий.

- Ты это чего? - встревожился Лукоморьев.

- Да надоело, говорю, все... - тоскливо произнес кот. - Мне бы в уютной спальне на ночь сказки котятам сказывать, а я по чужим параллельным мирам таскаюсь... И чего я тут не видал?.. Оттого-то у нас, между прочим, и сказок мало, а все одна действительность. Кому сказки-то сочинять, если я на работе отсутствую?.. А?..

- Вот выйдешь на работу, - иронически улыбнулся Баркаял, - распишешь все это в качестве небылиц.

- А когда я выйду-то? - бил себя пяткой в грудь Василий. - Пока я здесь, под моим дубом ходит какой-нибудь Микки-Маус и такое плетет! Свято место, оно, братцы... - запричитал кот. - Я сотни лет черт-те чем занимаюсь. Речку с живой водой успели закопать, аспиды...

Дальше шли приунывшие. Василий плелся последним.

- Вот уж ад так ад - пытка совестью, - бормотал он себе в усы. - Дожил, старый котяра!

Друзья избегали оборачиваться на него. Баркаял, чей слух был редкостно чуток (на сорок верст вокруг), вещал, как бы не Василию:

- Ада, друзья мои, не существует. Ад внутри вас, снаружи его не бывает. А над внутренностью своей вы уж будьте властны...

- Да... властны... - канючил Василий. - Все болезни от насилия над собой. Над совестью личной. Вот связался с вами, утратил призвание, а сейчас понял все. Чем так итить, лягу сейчас и помру.

Баркаял притворялся, что не слышит. Давно покинувшая его душа болела, как порой болит у ветерана ампутированная рука. Оказывается, расстаться с волей - это значит обречь себя на терзания болью любимых.

Во чистом поле белела печка. Одна-одинешенька.

- Где твой Емеля? -спросил Лукоморьев.

- Или, на худой конец, печник, беседующий с Лениным? - добавила Ингигерда.

- Где ж твои пирожки, печка? - гаркнул Баркаял. - Накорми путников!..

Василий подошел к печке, заглянул в нее.

- Пусто. Выстудилась.

Пошли запущенные деревни. С рухнувшими палисадами, пустыми глазницами. Ни души вокруг, ни движения. Скособоченные колоколенки наводили грусть.

- Есть кто живой? - надсаживался Василий.

Когда все надежды были оставлены, случилось что-то. Прямо пред ними, болезными, изба невзрачная скрипнула ставнями, охнула сенями, привстала на куриных ногах, как бы размялась слегка. А тут и хозяйка нарисовалась.

Волоча костяную ногу, выползла на худое крыльцо полуслепая бабка за полторы тысячи годков...

- Бабушка Яга! - заверещала Ингигерда что есть мочи.

- Внученька! - Как ни слепа была Ядвига Ежовна, а родную внучку не признать не могла.

- Бабушка! - Ингигерда скакала вокруг нее, как козочка.

- Милости просим, гостюшки дорогие, - скрипела бабка. - Хлеб-соль откушать...

- А что, бабка, в деревне-то никого нет? - поинтересовался Баркаял.

- Как нет? - обернулась бабка. - Все здесь. Только живут в городе. Тела там, а души здесь осталися. Так, нет, внученька? Ты же за душой пришла?