Голоса в темноте

Версия не очень. Вокруг пахло плесенью, старьем и тленом. А пальцы ощущали только цемент или камень. Тело лежало на чем-то твердом. Я постаралась представить другие варианты. После крупных катастроф тела помещали в импровизированные морги: школьные спортивные залы, церкви. Видимо, это как раз тот случай. Раненых размещали там, где нашлось место, и ограничивали в движениях, чтобы они не покалечили друг друга. Но зачем надевать на голову мешок? Шапочки надевают хирурги, но больным глаза не завязывают. Чтобы предотвратить распространение инфекции?

Я снова подняла голову. И уперлась подбородком в рубашку. На мне была одежда. Да, я чувствовала ее кожей. Рубашка. Брюки. Носки. Но без обуви.

В мозг настойчиво стучались другие неприятные мысли. Связана. Полная темнота. На голове мешок. Смешно. Что это? Я вспомнила студенческие шутки. Человека накачивали спиртным до потери сознания и сажали в поезд в Абердине. А потом бедняга просыпался в Лондоне в одном исподнем с пятидесятипенсовиком в кулаке. Не пройдет и минуты, как объявятся остальные, стащат повязку с глаз и закричат: «Первоапрельская шутка!» И мы все покатимся со смеху. Но какое теперь время года? Апрель? Я никак не могла вспомнить. Лето прошло? Или только должно наступить? Ведь лето всегда кончается. А потом наступает другое.

* * *

Все тропинки вели в тупик. Я шла по ним, но никуда не попадала. Что-то произошло. Первый вариант — это чья-то шутка. Но мне было не смешно. Причина номер два: что-то случилось, и с этим разбираются. Отсюда капюшон на голове или, вполне возможно, бинты. У меня повреждены череп, ухо или глаз, поэтому мне забинтовали голову, чтобы предохранить рану. Бинты снимут. Будет немножко больно. А потом появится живое лицо сестры. Надо мной нахмурится врач. «Не тревожьтесь ни о чем», — скажут они мне. И станут называть «дорогой».

Были и другие версии. Плохие. Я вспомнила камень под подушечками пальцев. Сырой, словно в пещере, воздух. До сих пор была только боль и путаница мыслей, но теперь я ощутила что-то еще. Тягучий, как тина, страх в груди. Я издала глухой стон. Значит, я могла говорить. Но не знала, кого звать и что сказать. Я надеялась, что эхо или приглушенность звука подскажет мне, где я нахожусь. Но голос заглушал капюшон. Я крикнула снова, да так, что заболело в горле.

На этот раз рядом что-то шевельнулось. Запахи. Пот и одеколон. Кто-то поскребся. Мой рот оказался забит тканью. Я могла дышать. Только носом. Лицо чем-то обвязали. Чужое дыхание на щеке. Голос. Чуть громче шепота — грубый, искаженный, низкий, так что я едва разобрала слова:

— Только пикни еще раз, и я заткну тебе нос.

* * *

Я давилась кляпом. Он переполнял рот, раздирал щеки, натирал десны. Горло забивал вкус сала и прогорклой капусты. Тело потряс спазм, тошнота рвалась вверх, как рудничный газ. Никак нельзя, чтобы меня стошнило. Я попыталась вздохнуть, вобрать в себя воздух через ткань. Но у меня ничего не вышло. Кляп сидел надежно. Я тянула запястьями и лодыжками путы, тело дергалось и извивалось на грубом каменном полу, внутри совсем не оставалось воздуха — только пустое отчаяние, красный огонь за вспученными глазами, выскакивающее из горла сердце и странный сухой звук, напоминавший несформировавшийся кашель. Я превратилась в умиравшую рыбу, выброшенную на твердый пол. Меня изловили на крючок и связали, но во мне все разъединилось, будто внутренности оторвали друг от друга. Неужели вот так и умирают? Погребенными заживо?

Надо было дышать. Но как? Только через нос. Он так сказал. Голос сказал, что в следующий раз он заткнет мне и его. «Дыши, пока можно». Но воздуха не хватало. Я не могла сдержаться и пыталась втянуть его через рот. Язык был слишком велик — ему не хватало крохотного места, которое оставалось во рту. И я все время старалась вытолкнуть тряпку. Тело опять выгнулось. «Дыши медленно, спокойно». Вдох, выдох. Вдох, выдох. Лишь так можно сохранить жизнь. Затхлый воздух в ноздрях, масленый, прокисший вкус в горле. Я пыталась не глотать, но не могла сдержаться. И внутри опять разлилась желчь, наполнила рот. Это было невыносимо!

Вдох, выдох. Я Эбби. Эбигейл Девероу. Вдох, выдох. «Только не думай. Дыши. Ты жива».

* * *

Снова накатила боль в черепе. Я слегка приподняла голову, и боль переместилась к глазам. Я моргнула: та же чернота. Веки терлись о капюшон. Холодно. Теперь я ощущала, что ноги стыли. Но мои ли это носки? Слишком большие и грубые — незнакомые. Левая икра болела. Я попыталась расслабить мышцы, чтобы избавиться от скованности. Зачесалась щека. Я сосредоточилась и некоторое время думала только об этом неприятном ощущении, а потом склонила голову набок и попыталась почесаться о сгорбленное плечо. Ничего не получилось. Так я извивалась до тех пор, пока не потерлась лицом о пол.