Голосую за любовь

Издать собственную книгу. Одержимость этой идеей несколько ослабила напористость Душки в покорении Тони. Теперь на первое место среди ролей, на которые она претендовала, вышло «творчество». Похоже, у нее действительно есть шанс опубликовать свои стихи. Литературный критик, которого она подцепила за стаканом лимонада, на все лады расхваливал готовящийся сборник юной поэтессы. А это не так мало, учитывая, что он пророчествовал не где-нибудь, а в тех местах, где к таким сообщениям прислушиваются. Все это обнадеживало, особенно если добавить, что в награду за усердие он удостаивался всего лишь улыбки своей подопечной. Может быть, он всерьез верил в ее талант? А почему бы и нет, в конце концов? Во всяком случае, ее не сравнить с теми, кто пишет что-нибудь вроде: дождь дождит дождливо. Разве ей не присуща прямота и непосредственность Кардуччи[20]

?

Иногда у нее все же закрадывались сомнения на собственный счет. Как-то, скрыв авторство, она показала свой «Гимн плоти» давнишнему любовнику — ловкому, острому на язык юристу. Он не преминул высмеять стихотворение, причем сделал это весьма аргументированно, заявив, что автор не только не вдохновлен предметом, о котором пишет, но и плохо в нем разбирается. Но ведь она и сама это знала! И только в глубине души надеялась, что сможет обмануть себя и других. Не тут-то было! Нужно всерьез браться за дело, поработать как следует. И она рискнула…

Как и следовало ожидать, выглядело это страшно комично. Душка закрылась у себя в комнате и уселась за стол с ручкой наготове. Ее лицо при этом не выражало ничего, кроме злобной муки, пухленькие пальчики нервно подрагивали, глазки бегали. Ей хотелось думать о множестве приятных вещей, о том, как она осчастливит человечество своим вдохновенным творчеством, о восторге, который ей предстоит испытать. Так о чем же поведать людям? Не о том ли, что они скучны и уродливы? Именно в этом состояла ее «кардуччиевская» откровенность. Правда, требуется маленькая оговорка. Душка обличала людей с таким высокомерием, словно у нее с ними нет ничего общего. Увы, она забыла многие эпизоды собственной биографии, которые могли бы ей сейчас пригодиться при описании людских пороков. Как она вела любовные игры в мрачных кабаках, как вынуждала любовников покупать ей подарки, прежде чем отправиться с ними в постель. Наконец, она ненавидела людей, всех этих Тони, критиков, всех до единого, даже собственных родителей. Она ненавидела мать, нечистоплотную и безалаберную в собственных делах, но несносно любопытную ко всему, что касалось жизни других. Казалось, что даже кожа у нее то растягивается, то сжимается в болезненном усилии все выведать и ничего не упустить. Точно так же Душка ненавидела и отца — расчетливого, эгоистичного и непорядочного человека, хотя многое в своем характере унаследовала, к несчастью, от него. Как-то выяснилось, что одного сердечника он лечил от печени. Какой тогда отец устроил скандал! Как и Душка, он не умел с честью выйти из щекотливого положения.

Или хотя бы вспомнить, как в одиннадцать лет она украдкой читала роман Мопассана, пряча книгу под учебником геометрии. После этого ей самой захотелось походить на его героиню, и она стала водить дружбу с уличными мальчишками, но уже тогда действовала так ловко, что ей удавалось не вполне невинные проказы выдавать за детские шалости. Господи! Сколько лет прошло с тех пор! За эти годы ей приходилось лежать на траве, на камнях, на руках, а теперь она не хочет даже сама себе в этом признаться. Душка считала «унизительным» предстать перед публикой всего лишь секс-бомбой. Ведь в жизни есть и другие ценности, значит, и в литературе они должны найти отражение. Но об этих «других ценностях» у нее были весьма смутные представления. Чем занимался Гаутама Будда, скитаясь по Индии, что делал Иисус на горе Синай, что Маркс в своем кабинете? Ей всегда было недосуг и скучно разгадывать тайны души и мира. Прелесть жизни виделась ей в том, чтобы не думать о завтрашнем дне, в том, что солнце весело скользит в светлых волосах юноши, которого она целует и который чуть позже поведет ее в шумный ресторан. Но для искусства этого, оказывается, мало…

Те, кому творить написано на роду, в муках рождают плоды своего вдохновения. Но каково бесплодным, жаждущим тем не менее взрастить чад музы Эрато?