Голова

Как примет сегодня его ухаживания это видавшее виды, но неземное создание? Сидя на краешке дивана, меж тем как на заднем плане ужинают их приятели, он высказывает ей свои изысканные желания, а она покоится на диване. Смелые очертания длинной и узкой фигуры в переливчатом футляре платья, чуть приподнятые колени, голова откинулась с подушки — вся она воплощение покоя, мертвенного, безнадежного покоя. Нагое плечо сверкает в пустоте, бесцельно свешивается упругая нагая рука. Не все ли равно? Она готова откликнуться на прихоть кавалера, который ищет верности и обещает нежность.

Решение принято, она целует. Не в меру золотистое сооружение из локонов на ее откинутой голове распалось, эгрет из перьев цапли заколыхался, она подняла лицо к его губам. Лицо, слишком белое, с грубым сценическим гримом, с густой чернотой сомкнутых век, изобразило поцелуй. И эти губы хотят создать иллюзию невинного поцелуя невесты? Скрепить лобзанием обет на всю жизнь? Нет, это маска смерти перед последним вздохом присосалась к его губам.

Отпраздновать начало новой любви! Те, что были на заднем плане, собрались уйти. Взметнувшись с дивана и протянув руки, стройная подвижная фигура устремилась за ними, как воплощенное торжество.

— Не думаете ли вы, что обойдетесь без меня? — раздался вопль, и занавес упал.

И это — ликование, знакомое всем? Нет. Это был вопль: должно быть, там за занавесом стройная женщина склонилась сейчас над разоренным столом, обессилевшая и одинокая.

Занавес взвился снова, она и ее партнеры вышли раскланиваться. Вдруг она сильно вздрогнула. Кого увидел в ложе ее взгляд, скользивший по залу? Брат взглянул туда, ложа была пуста. Он же со своего места в партере внушал ей сквозь занавес: «Ну, ну, дитя мое, мы стали старше, вот и все. Сколько времени мы уже играем комедию? Восемь лет, — так уплывают годы. Только сейчас начнется самое лучшее, ты еще увидишь чудеса. Ради всего святого, выдержи эти последние испытания, уважаемая моя артистка!»

А действие развертывалось. Теперь она воплощала счастье. Никто не видал ее такой счастливой, как нынче вечером, с любовником номер два. Он был вполне доволен, но она не верила в прочность их счастья. И на этот раз все может окончиться такой же катастрофой, как и в предшествующий, если она полюбит опять. Она боится полюбить и быть покинутой и хочет опередить его: лишь потому она обманывает его с любовником номер один и устраивает так, чтобы их застигли врасплох.

Драматическая сцена. Номер два понимает лишь теперь, что любит ее, и приходит в бешенство. Номер один предлагает удовлетворение и удаляется. Она утверждает, что по-прежнему любит того, а этого никогда не любила; потом замыкается в молчании. Этот не верит ей, он знает противное, знает по себе. Он полюбил по-настоящему, пусть и она признается, что любит его.

И она признается: нет, она не любит никого; не любит и того, с кем умышленно обманывала этого. Тому она тоже хотела доказать, что охладела к нему, навеки охладела!

— Один, другой и даже третий может думать, что я принадлежу ему. Но на самом деле я ничья. Все кончено, навсегда! — уверяет она.

Тронут ли он? Он потрясен, он готов простить.

— Для того, чтобы потом ты уж наверняка прогнал меня? Потом, когда я буду беззащитна. — И на его протест: — Да. Тот, кого я люблю, всегда гонит меня прочь.

Куда девалась легкая комедия пустых чувств? Дерзко и необузданно восстает она против мужчины, она отбросила всякое самолюбие, она хочет стать воплощенным ужасом — только бы избавиться от новых страданий. Но он не согласен ни от чего ее избавить; она вырывается, бежит от него и, словно прикованная, останавливается у боковой кулисы.

И тут она показывает, что значит страдать: все, что она выстрадала, все, что могла бы выстрадать, — всю совокупность страдания. Обессиленные руки тянутся вверх для мольбы, но к чему мольба? — и они падают вновь. Незрячее лицо парит одиноко, словно зачарованное. Но сама женщина, это великолепное тело в богатом платье, становится нищей, открытой всем взглядам, чуть не прозрачной, — вы видите в ней внутренний огонь. Вы больше не слушаете ее жалоб, вы видите, как огонь жжет ее, жжет и озаряет.

«Черт побери, — подумал брат, — она делает успехи». Сейчас пришло наше время, все мы на подъеме. Только что я присутствовал на свадьбе. Но вот это безусловно самый верный успех, такой же верный, как страдание».

Актриса тем временем готовилась к уходу со сцены. С мужчиной было покончено, она сломила его. Он сидел, совершенно измученный непривычными переживаниями, и мысленно слал ее ко всем чертям. Она же обрела некое величие; прощание — величавое и утомленное после той бурной сцены. Последнее рукопожатие? Он уклонился, обиженно пожав плечами. Тогда она — мимо него, только кивком и жестом сказала: «Ну, не надо». Все ее знание было в кивке, все прощание — в жесте. Ликовала она сегодня неубедительно, зато ее безмолвное «ну, не надо» было безупречно.