Голова путешественника

Я и сам некоторое время заблуждался, обманутый отсутствием у Роберта интереса к убийству. Я принимал это за невиновность, и он, конечно, не был повинен в самом акте убийства. Возможно, будучи человечным по натуре, он получал определенное удовлетворение от собственного альтруизма, помогая Джанет заметать следы ее преступления. Но огромные перемены, которые произошли в Роберте Ситоне после моего первого посещения Плаш-Мидоу в июне: бросившиеся мне в глаза живость, энергичность, приподнятость, какая-то светлая ясность, – были результатом того, что он снова стал писать стихи.

Как он говорит, по иронии судьбы это было результатом смерти Освальда – и главным для него результатом. А тот факт, что он наконец вновь был занят работой, для которой был предназначен самой природой, и что он знал, как это прекрасно, – позволял ему чувствовать себя невероятно отрешенным от окружающего мира и происходящих в нем событий; в разговорах с Блаунтом и со мной он казался умным, но сторонним наблюдателем. По сравнению с поэмой, которую он создавал, следствие по уголовному делу было незначительной помехой – игрой, для участия в которой у него теперь доставало энергии и в которой он принимал участие с некой бесстыдной легкостью, почти получая от нее удовольствие.

Кульминации эта игра достигла в той точке, когда Роберт сделал вызывающее, но в буквальном смысле точное заявление: «Я готов поклясться под присягой, что не видел Освальда живым после его исчезновения десять лет назад».

Не стоит преувеличивать: Роберт не вел себя безответственно. Просто на некоторое время социальная ответственность отступила перед более насущным долгом: он должен был заняться тем, что предначертано ему Отцом Небесным. И если порой казалось, что Роберт относится к смерти Освальда с эдакой игривой небрежностью, – то только потому, что он вел себя, как человек, приговоренный к смерти и смотрящий на мир остальных людей словно на нечто совершенно нереальное. Потому он заслуживает известного снисхождения.

У меня нет сомнений: Роберт знал, что для него это дело могло иметь только один конец. У него было золотое сердце. Он пытался устроить все таким образом, чтобы никому больше не пришлось страдать. Мне никогда не забыть, как редактор местной газеты сказал о первой жене Роберта: «Если говорить по существу, то это его поэзия ее убила». Наверное, такое же чувство было у Роберта и в отношении Освальда и Джанет: не пригласи он Освальда приехать, намереваясь сбросить с себя парализующее бремя Плаш-Мидоу, и Джанет никогда бы не оказалась под угрозой виселицы.

История повторяется: заложенный в гении потенциал разрушения снова отомстил за себя…

Боже, как бы он посмеялся над всеми этими пышными словами! «Я написал признание, так поступайте, ради Бога, так, как положено в подобных случаях и избавьте нас от претенциозного анализирования и чтения моралей!» – Я так и слышу, как он произносит эти слова. Но ведь его письмо ставит передо мною трудную моральную проблему. С одной стороны, в основе его лежит ложь и оно может и не убедить полицию, а предать его гласности означало бы несправедливо опорочить великого и доброго человека, бросить тень на его славу. С другой стороны, если полиция примет признание, это будет означать, что Лайонел отделается сравнительно легко, а Джанет будет спасена от виселицы или пожизненного заключения (хотя ее участие в сговоре с целью организации мнимого самоубийства Освальда, несомненно, станет предметом уголовного разбирательства), и, следовательно, последние желания Роберта будут выполнены.

Как я могу пренебречь ими? Но, с другой стороны, как я могу позволить, чтобы имя поэта было обесчещено? Кто я такой, чтобы скрыть правду или помешать торжеству справедливости? Но что же лучше для правды и справедливости – уничтожить его письмо или передать властям?

Хоть бы кто-нибудь подсказал мне.