Голова рукотворная

Логинов молчал. Этот Виктор Мосс – самый неординарный из его подопечных, самый талантливый. Сознание такого пациента есть сама бездна, и, приоткрой в неё дверь, кто знает, в какие тёмные коридоры она тебя самого может увести. Там уже нет науки, только шаманство, в которое Логинов не верил. Да, мозг человека изучен лишь на какие-то малые проценты, но это не повод реалисту поднимать лапки вверх и соглашаться, что есть некая необъяснимая сила, рулящая нами.

Да, много, много не изучено, а там, куда ещё не пришла наука, обязательно придут лженаука и мракобесие. У Марины, жены Логинова, нашлось бы объяснение всему, что происходит с Виктором, а вот у него – человека, у которого рейтинг цитирования в европейском психоанализе значителен, – у него объяснений нет. Брат-близнец? Генная память?

У Логинова были догадки на этот счёт, но наука их объяснить не могла. Сейчас он чувствовал, как невысказанная, необоснованная, сырая, как непропечённый пирог, теория, к которой он постоянно возвращался, давит на лобные кости, потрошит мозг, перекатывая в нём мысли, как жук-скарабей свои шары. В такие моменты у Логинова всегда просыпалась злость на самого себя: вот же, он совсем рядом с истиной, ходит на цыпочках по самому краю, а ступить на тонкий лёд не решается. Потому, наверное, и ненастоящий учёный. И полунастоящий врач.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Да, док, всё отлично.

Мосс – единственный из русских пациентов, кто называл его на американский манер – «док». Было в этом что-то пацанское, но Логинову даже нравилось. Когда Виктор, как сейчас, полулежал в кресле с закрытыми глазами, доктор вновь и вновь разглядывал его лицо, и это было не просто любопытство, а живой интерес медика.

Внешность Мосса была особенной. Не привлекательной, но и не уродливой. Вытянутые черты лица, выпуклый лоб, тонкий нос, бросающий голубоватую тень на бледные впалые щёки, чёрные, отливающие мазутом вьющиеся волосы. И руки, эти эльгрековские руки – с удлинёнными аскетичными ладонями, синими венами, шарнирными кругляшами костяшек на нереально длинных пальцах. Несомненно, персонаж другой эпохи – эпохи декаданса, зари немого кино и непонятной, мистической поэзии. Логинов не сомневался: у Мосса был врождённый синдром Марфана. Так в медицине называют людей с тонкими руками, острыми коленями, подвижными суставами, длинным лицом. Они обычно склонны к депрессии и имеют слабое зрение. Марфанистами были Линкольн, Паганини и Андерсен. Бунтарь ли, гений ли, живущий в этом худом, долговязом, сутулом теле, или дьявол – несомненно, Мосс обладал притягательной тайной, только вот знает ли он сам, что скрыто у него внутри?

Логинов готовился к встрече с каждым пациентом. К этому, шестому, сеансу с Виктором он проделал почти невозможное: раздобыл в архиве амбулаторную карту его матери – помятое, грубо склеенное подобие тетради тридцатилетней давности. Некий доктор Ефименко скрупулёзно вёл записи всех этапов беременности, чётким, несвойственным врачам почерком записывая результаты каждого осмотра и клинических анализов. На полях Ефименко делал пометки. Логинов вспомнил одну на латыни: нотабене, большая вероятность мертворождения.

О перенесённом аборте записи были скупые. Лишь холодное: «По настоянию пациентки оставили один плод». И далее на трёх страницах – убористое перечисление всех возможных патологий и перверсий. Просто учебник по акушерству!

Но как, как Мосс мог знать о брате-близнеце, если рассказать об этом ему никто не мог?

– Хоботок бабочки… – тихо произнёс Виктор.

– Что вы сказали? – Логинов вернулся из размышлений в реальность.

– Хоботок бабочки… – повторил Мосс. – Высосал моего брата, как нектар из цветка.

«Ну вот, мы почти у цели. У истоков», – подумал Логинов, быстро делая записи на планшете.

– Вы меня вылечите, док?

– Вы не больны. У вас есть просто некоторая особенность… Но давайте не будем торопиться. В следующий раз, когда вы придёте ко мне…

Виктор не дал ему договорить, вскочил, начал мерить кабинет длинными ногами-ножницами.

– Вы не понимаете, док, не понимаете! Мне страшно иногда возвращаться домой. Там могут быть они. Они повсюду. Если они появились один раз, они появятся снова! Я не могу жить в постоянном кошмаре!

Логинов поднёс ему стакан воды со слабым успокоительным. Мосс стоял у окна, и его фигура на фоне светло-серой римской шторы походила на силуэт дерева, вырезанного из тёмного картона.

– А вы, док? Вы? Вы сами боитесь чего-нибудь?

Логинов мельком взглянул на экран телефона, лежащего на столе. Сообщений от Марины не было. Да, он боится. Он, врач, за плечами которого свыше двадцати лет практики клинической психиатрии и десятилетний опыт работы с психоанализом в Европе, он, доктор медицины пражского Карлова университета, – он боится. Боится той самой единственной причины, по которой телефон жены молчит. Логинов машинально нажал кнопку вызова, но даже с отключённым динамиком было понятно – абонент не отвечает.