Головнин. Дважды плененный

Случившееся не взволновало Головнина. Он почитал прежде всего государя и порядок. К тому же в его жизни произошло знаменательное событие, завладевшее всем его существом. Он стал отцом. Первенца окрестили именем государя-императора. Александр появился на свет хиленьким и болезненным. Василий Михайлович на долгое время потерял покой в заботах о сыне. Частенько ночью просиживал у его постельки, а днем готовил к печати последние листы рукописи о вояже. Не покидали мысли о море, о людях, на кораблях бороздящих водную стихию. Чем помочь морякам? Надобно оградить от напастей стихии, предупредить о возможных каверзах и упущениях, ведущих к катастрофам. Листал давние записные книжки, просматривал донесения в департаменте, выспрашивал по случаю очевидцев. Иногда десятки судов гибли в кампанию. Следовало описать только примечательные и поучительные случаи и, главное, достоверно излагать события. А доклад о Русской Америке возымел действие.

Советы командира «Камчатки» заметили в правительстве, встрепенулось и Морское ведомство. Осенью к берегам Аляски отправился первый отряд военных кораблей для охраны владений компании. Командир отряда, капитан 1 ранга Тулубьев, принимал перед отправлением в плавание старинного приятеля. У Головнина была причина навестить товарища по службе в эскадре Макарова.

— Ты, Иринарх Степанович, моему шурину, Феопемту, спуску не давай. Сам знаешь, молодо-зелено, фуфырятся мичмана, покуда ума не наберутся.

— Спокоен будь, Василий Михайлович. Твой свояк горяч, но место знает. Обжился споро, дружбу завел с другим мичманом, Кюхельбекером, который со старшим Лазаревым к Новой Земле хаживал.

Тулубьев наполнил бокалы.

— Тебя с повышением, Василий Михайлович. Слух прошел в Кронштадте, в капитан-командоры тебя произвели, в Морской корпус помощником к Карцову определили.

— Так и есть, Иринарх Степаныч, — краешками губ улыбнулся Головнин, — благодарствую, тебе попутного ветра…

Четверть века с лишком назад покинул Головнин в Кронштадте стены Морского корпуса. Теперь он красовался на берегу Невы, наискосок от собора Святого Исаакия. В новых стенах царили прежние разнузданные нравы. Те же подзатыльники в классах, иногда подвыпившие учителя, их хриплые окрики «Эй ты каналья! Поди сюда, болван!» После классных занятий бранились ротные командиры, фельдфебели. Такие манеры перенимали гардемарины, кадеты. Взрослые, иногда двадцатилетние, гарде марины постоянно в столовой, в спальнях общались с младшими собратьями. Курили, пили вино, с ухмылкой делились «успехами» в кабаках и притонах. Кадетики исподволь приобщались к заведенным порядкам.

Вроде бы добротное здание, актовый зал, классы, ротные спальни, все чинно. Но только на поверхности.

Трудно пришлось Головнину с его требовательностью v нетерпимостью к беспорядку. Тем более на его плечах оказались все заботы. Директор корпуса, бывалый ушаковец адмирал Петр Карцов. Немногословный, себе на уме, он редко заглядывал в корпус. Заседал в Сенате, Государственном Совете, Адмиралтейств-коллегии…

Рьяно взялся Головнин наводить порядки в корпусе, изложил свои взгляды на обучение будущих моряков директору, но тот скептически ухмыльнулся…

Среди офицеров выделялся порядочностью пунктуальный инспектор классов, капитан-лейтенант Горкавенко, несколько набожный, но душевный ротный командир, князь Ширинский-Шихматов. Вместе с Головниным в корпусе появился толковый преподаватель, мичман Павел Новосильский. Он только что покинул шлюп «Мирный», плавал с Лазаревым к Южному полюсу. Вскоре коротко сошелся Головнин с незаурядным семнадцатилетним мичманом Дмитрием Завалишиным. Несмотря на молодость, Дмитрий второй год успешно преподавал высшую математику и астрономию. В юном офицере привлекали неравнодушие к порокам во флотской и общественной жизни, разносторонность взглядов.

Много лет спустя, в ссылке, Завалишин вспоминал: «Нас сблизило общее негодование против вопиющих злоупотреблений. Мы сделались друзьями, насколько допускало огромное различие в летах».

Отдаваясь новой службе на берегу, не забывал Головнин о кораблях. Давно вынашивал мысль создать пособие по тактике военных флотов. Вспоминал промахи Чичагова в войне со шведами, сметку Тревенена, перебирал в памяти схватки с французами, незаурядность и решимость в сражениях адмирала Нельсона, сопоставлял, делал самостоятельные выводы…

Ночами просиживал за правкой трех рукописей для Морского издательства. Книга о плавании «Камчатки» была набрана, когда пришла почта из Русской Америки. В конверте оказалось примечательное донесение Комитета Американского конгресса о колониях на берегах Тихого океана. Чем больше вчитывался Головнин в это донесение, «читанное в Конгрессе в январе 1821 года», тем больше негодовал и даже гневался. Удивлялся наглости и бесцеремонности заокеанских деятелей. Только что он оттуда вернулся, упомянул многое, изложив в книге о путешествии, но притязаниям американцев надо отповедь незамедлительно дать, хотя бы в виде приложения к книге, пока не поздно.