Головы моих друзей

Студент Сережа Певзнер хочет помочь каюру. Он говорит, что у него есть кавалерийский стаж, что он чуть ли не гарцевал в цирке, и, решив доказать свое уменье, заигрывает с Венерой.

Я вспоминаю первое знакомство с нашими лошадьми.

— Антилихенты! — укоризненно бросил Афанасьич, твердо зная, что лошадей на столь близком расстоянии некоторые из нас видели впервые.

— Начальник! — обратился я к Кривоносову, поскольку самолюбие мое было ущемлено выпадом Афанасьича. — Братья ковбои! Я хочу укротить этого арабского скакуна!

Меня торжественно подвели к маленькому смирному старику Мальчику. Двое держали лошадь, двое меня подсаживали. Наконец я был взгроможден на этого дромадера, крепко сел на его худой и острый позвоночник. Афанасьич стукнул коня, и Мальчик сразу почувствовал во мне дилетанта. Что было дальше — лучше прочитать у Марка Твена «Как я учился кататься на велосипеде».

— Это называется отрыв теории от практики, — подвел научную базу Жора Старцев под мои кавалерийские опыты.

Я считал синяки и потирал ушибы.

— Первый конь — комом, — смеялся Кривоносов.

…Но мой опыт не пошел Певзнеру впрок. И вот теперь Кривоносов перевязывал его и строго внушал, что лошадь — это не такси, а тундра — не Арбат, и к лошади подход нужен индивидуальный, и желательно не со стороны заднего копыта.

Певзнер сидел у костра, схватившись за перевязанную голову, и причитал:

— Что бы сказала моя бабушка? Что бы сказала моя мама? Боже, зачем еврею дикие мустанги?

Он схватил камень, швырнул в Венеру и, застонав, поплелся в палатку.

…Володя Колобов жарит хариусов. Их наловил Сережа Рожков, чемпион по добыче медведей и рыбы.

Володя Гусев, старший в отряде промывальщиков, сооружает коптильню. За его плечами двадцать лет поля, и он из ничего может сделать все. У него седые волосы и молодые глаза.

Чтобы Жора не дремал после хорошего обеда, Колобов просит его следить за сковородкой.

За хариусами, конечно, никто не следит, пока из сковороды не повалил дым.

— Горелый хариус полезен, — оправдывается Жора. — В нем больше витаминов.

Несколько рыб на тарелке Володя несет в палатку нашему инвалиду, лихому кавалеристу, Сереже Певзнеру.

Мы с Жорой идем эталонировать прибор.

Володя возвращается и из своих разорванных и латаных-перелатанных брюк делает шорты. Он отрезает ножом брючины, надевает «шорты» и ходит по галечной косе фертом, произнося монолог во славу снабженцев, который невозможно привести, поскольку лексику Володя постигал не из словаря Даля.

7. Первый снег

Маршрут девятнадцатый, посвященный красивому камню обсидиану

Слава вылез из палатки, посмотрел задумчиво на тучи и на снег, пнул подвернувшегося под ногу Бича.

Студент-практикант Сережа Певзнер тоскливо ел вчерашнюю кашу. Ел он не потому, что хотел есть, а потому, что больше ничего не хотел делать.

Река подошла к самым палаткам. Я пошел разжигать костер на новом месте.

…Всю ночь шел снег вперемежку с дождем, река вздулась и унесла все масло, геологический молоток и смыла кострище. И мы сидим весь день в палатке, спасаемся от дождя и холода, очередной маршрут отменен, будет камералка — обработка материалов.

Нам холодно. Холодно на улице, холодно в палатках. У костра сидеть нет смысла: идет противный снег, все кругом, мокро. Тогда мы мастерим печь по-таежному. Для этого надо только найти подходящий валун. Наконец валун найден. Слава гарантирует, что он не расколется. Валун кидаем в огонь, доставляем дров. Потом, когда валун будет так раскален, что к нему невозможно притронуться, мы с помощью палок и тряпок закатим его в палатку.

Мы все набиваемся в палатку, несем туда же чайник, и продукты. От валуна идет тепло, как от печки. Нам становится жарко. Кусочки мокрого хлеба кладем на валун, и хлеб обжаривается. Жить можно. В который раз убеждаешься, что человек может жить везде, главное, не теряться и не тосковать. По мнению оптимиста Кривоносова, все несчастья от меланхолий. В тепле мы предаемся несбыточным мечтам.

Неплохо бы получить в свое распоряжение вертолет и создать летающий отряд шлихового опробования. Сколько бы выиграли дней, сколько бы сберегли сил и насколько эффективней шли бы поиски!

Неплохо бы оценивать начальству деятельность партии по конкретным, самым важным результатам — доказана или не доказана перспективность или бесперспективность района на золото, поскольку золото для страны — это все.

И неплохо бы сейчас попасть просто на нашу базу, в нашу баню… Баню мы на базе строили сами из лиственницы. Она получилась отличной. И прибили мы табличку на двух языках — на русском и на латыни. Какая же баня без таблички? Она гласила: «Пеледонская уездная баня им. В. М. Кривоносова». Имя бане дали, во-первых, в порядке наглого, ничем не прикрытого подхалимажа, а, во-вторых, за особые заслуги нашего начальника, который в неимоверной жаре пересидел всех своих подчиненных, лихо дубасил себя веником, а в заключение прямо с банного крыльца бросился в ледяные воды Пеледона — подвиг, который в начале сезона никому из нас свершить было не под силу.