Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову

Люди боялись не только того, что новая технология открывает простор для злоупотреблений. Журналисты кливлендской газеты Call & Post, традиционно поддерживающей чернокожее население, ставили под сомнение и эффективность пересадки органов. В конце концов, пациент Джозеф Клетт, которому досталось сердце Брюса Такера, умер вскоре после «спасительной» операции. После первой пересадки почки прошло почти полтора десятилетия, но и теперь менее 25 % людей с пересаженными органами жили после операции дольше года[290]. И хотя шансы оперируемого год от года росли, все же успех казался слишком скромным на фоне огромных затрат ресурсов (не говоря уже про этические баталии). В человеке XX века, гласила передовица Call & Post, «есть что-то противоестественное». Он день за днем ломает голову над проблемами науки, но, судя по всему, его совершенно не заботят проблемы собственного социума, такие как расизм или ущемленные гражданские права. И даже хирург рискует превратиться в «безжалостную машину, не ведающую эмоций, в подобие отнюдь не Бога, но всепоглощающей пустоты»

[291]. Все лето в стране продолжались расовые волнения, вспыхнувшие в апреле после убийства Мартина Лютера Кинга, и кливлендские читатели, должно быть, признавали за редакцией определенную правоту.

В 1968 году негритянское сообщество Кливленда, почти такое же старое, как сам город, составляло почти 40 % его населения[292]. Пропасть между имущими (белыми) и неимущими (черными) становилась все шире, и немалую часть чернокожих вытеснили в гетто в восточной части города. 23 июля 1968 года в кливлендском районе Гленвилл раздались выстрелы: это было начало бунта, продлившегося несколько дней и закончившегося вмешательством Национальной гвардии. В ходе столкновений погибло трое полицейских, и Луису Стоуксу, первому чернокожему мэру Кливленда, пришлось вывести из мятежного района всю белую полицию[293]. Хотя в конечном счете к ответственности за разжигание беспорядков привлекли лидера черных националистов Фреда Эванса, всем было очевидно, что причины коренятся в сегрегации, бедности и расизме[294]

. Эти общественные язвы с кошмарной отчетливостью видели врачи клиники «Метро», которая начала десегрегацию одной из первых в городе. «Метро» по-прежнему принимала основную долю беднейших горожан – а значит, и большую часть городских обездоленных меньшинств. В передовице Call & Post никого из врачей «Метро» не называли по имени, но, скорее всего, статья попалась на глаза и врачам из межрасовой команды Уайта. Мы не можем знать, сочли ли они это описание точным портретом своего шефа.

В беседе с отцом Карраном, состоявшейся за три месяца до начала бунта, Уайт упомянул о растущем напряжении в его городе. «Будь я абсолютно честен с самим собой, – заметил он по ходу разговора, – я бы оставил всю эту научную канитель и отправился в кливлендские гетто». Бесплатно помогать больным[295]. Однако Уайт не покинул свою лабораторию. Его команда врачей и техников, людей одного социально-экономического положения, все же была самой что ни на есть разнородной – белые, афроамериканцы, латиноамериканцы, выходцы из Азии. Однако он никогда впрямую не обращался к расовым аспектам трансплантологии. Уайт придерживался прогрессивных для своего времени взглядов, но, в полном соответствии с мыслью журналиста Call & Post, не считал, что медицина должна заниматься проблемой расового неравенства.

Call & Post оказалась не единственной газетой, разочарованной в медицинском истеблишменте. Пресса, писавшая о первой пересадке сердца как о чуде, сменила тон в течение какого-то года. Журналист Life Альберт Розенфельд требовал объявить мораторий на пересадку сердца, а один биолог (возможно, так думал не он один) требовал лишить врачебной лицензии самого Барнарда[296]. На первой полосе The New York Times

напечатали статью – вполне в духе Baltimore Afro-American. В ней говорилось, что трансплантационная хирургия несет угрозу всем американцам. «Кто из нас сегодня может быть уверен, что врачи сделают для его спасения все, что могут, а не углядят в нашем теле удобный запас деталей для починки другого организма?» – спрашивала газета[297]. Барнард в ответ собрал в Кейптауне международную конференцию, где публично порицал тех, кто, по его мнению, тормозит развитие науки. «Если у вас есть пациент, который после отключения ИВЛ может оказаться подходящим донором, и при этом вы не сомневаетесь, что он все равно умрет, для чего ждать, пока у него исчезнет пульс?» – недоумевал доктор[298].