Голубая акула

Лихорадочная торопливость, охватившая меня в первый момент, когда я услышал о находке объездчика, вскоре сменилась невеселым раздумьем. Естественно, говорил я себе, что за неимением улик более весомых начинаешь ценить любую путеводную ниточку, даже будь она спрядена из пустых домыслов и досужих фантазий. А если рассудить здраво, ничем более существенным я по-прежнему не располагаю. В моем распоряжении умирающий пьяница, уже впавший в беспамятство, да розовая лента… то есть нет, лента сгнила, даже рассказ о том, что она была найдена, нигде не запечатлен: протокол, над которым потел полицейский писарь, конечно, уничтожили за ненадобностью.

Следовательно, все, что я могу, это навестить Филатова, потолковать о том о сем, руководствуясь лишь смутной надеждой, авось случай поможет мне напасть на настоящий след. И я стал наспех придумывать предлог, оправдывающий мое непрошеное вторжение к Филатову.

В тот день тяжкая клочковатая мгла с утра затянула все небо. Вязкие рассветные сумерки так и не прояснились. По временам накрапывал мелкий дождик. Моя Геба, скотина послушная, но втайне, похоже, презирающая род людской, обреченно трусила по размокшей дороге. Кругом, как и предупреждал городовой, было пустынно. Озябшие кусты и голые черные деревья нервно содрогались ветвями от пронизывающих порывов ветра.

Такая погода и наши родимые смиренные пейзажи как бы нарочно созданы, чтобы остужать горячие головы. Боже милостивый, куда меня несет? Зачем? Сам же понятия не имею, чего ищу, о чем буду спрашивать. Да и какой простак поверит этой чепухе, которую я выдумал для объяснения своего визита? Нечего тешить себя иллюзиями, надобно признать, что хитрость моя шита белыми нитками. Надо сей же час изобрести более осмысленный повод!

Увы: окоченевший мозг отказывался служить мне. А тут еще проклятая дорога, которую я, казалось, так толково, обстоятельно разузнал, вопреки ожиданиям предательски петляла по этой безотрадной местности. Похоже, и она издевалась надо мной…

Здесь мои унылые размышления были прерваны видом высохшей придорожной сосны. Старуха приветствовала меня, протягивая навстречу кривые серые сучья, похожие на две страшные руки. Ее дупло, как щербатая пасть, ехидно ухмыльнулось мне, напоминая, что я уже проезжал здесь. «С меня довольно!» — решил я и, прикинув, как бы спрямить путь, чтобы поскорей попасть в Задольск, после недолгого колебания свернул на узкую лесную тропу.

Почти тотчас усадьба Филатова предстала передо мной — довольно ветхое, но не без архитектурных изысков здание, совершенно такое, как мне его описывали. Курьезные бывают совпадения: мог бы поклясться, что дом, где я по воле случая ныне обитаю, построен тем же сумасшедшим архитектором, который некогда вложил столько наивной и прихотливой выдумки в сооружение родового гнезда Филатовых.

Это настоящие дома-близнецы, пускай один из них прячется в лесах Средней России, другой в Малороссии таится под сенью крошечного старого парка. (Когда идет дождь, Ольга Адольфовна всякий раз поминает недобрым словом давно покинувшего сей мир фантазера-архитектора: живописная форма крыши, все эти шпили и башенки не способствуют быстрому стоку воды. А дом стар, так что в нескольких местах она уже проторила себе дорожку и бежит с потолка частыми каплями, грозящими превратиться в тоненький злой ручеек.)

Встретил меня управляющий, мужик подвыпивший, но себе на уме. С первых же его слов узнал я, что барин скончался, уж и сороковины справили, упокой, Господи, душу его в селениях праведных, уж такой добрейший барин был, нраву тихого, кроткого, как есть ангельского…

Любопытно, что никогда мне не приходилось встречать столько разговорчивых собеседников, как в той моей поездке. Снеткова, полицмейстер, теперь этот управляющий вели себя так, будто последний десяток лет протомились на необитаемом острове, не видя ни единой живой души. Со стороны управляющего это было, положим, объяснимо: в эту угрюмую пору и само поместье, и окрестности выглядели заброшенным краем, куда ворон костей не занашивал.

Продолжая тараторить и восхвалять душевные качества покойного, управляющий все поглядывал на меня искоса, по-видимому нимало не обманутый моей неуклюжей ложью, замену которой я так и не удосужился подыскать. То ли разочарование, слишком явственно отразившееся на моей физиономии, разжалобило его, то ли, что вернее, он рассчитывал утолить свое любопытство, вызнав как-нибудь настоящую цель моего посещения, — так или иначе, он настойчиво убеждал меня остаться, поужинать, а там и заночевать.

Раздраженный неудачей, я отнекивался, но голод, усталость и поздний час взяли свое. За ужином мы, само собой, разговорились. Управляющий рассказал, что барин давно вдовел, был добродушен, непритязателен, да под старость, видать, выжил из ума. У него и прежде при всем его ангельском нраве бывали причуды, но чтобы ни с того ни с сего взгромоздить в оранжерее эту чертовину, аквариум…