Голубая акула

Удивительно славное, веселое, хотя в настоящий момент заботливо нахмуренное бородатое лицо склонилось ко мне, выплыв из моего забытья. На мгновение даже почудилось, будто отец Иоанн Добровольский, давно потерянный друг, пришел меня навестить. Однако же… священник? Они пригласили батюшку? Итак, это конец?

— Я не смогу, — прошелестел я, с трудом ворочая языком.

В самом деле, какая может быть исповедь в моем случае? Если бы мне суждено было закончить эти воспоминания, разве что они…

— Лежите, лежите! — Громадная теплая ладонь успокаивающе опустилась мне на плечо. — Слава Богу, Мусечка меня дома застала. Теперь у вас усе на лад пойдет. Мы, хвелшара, специалисты по усем болезням…

— Федор Васильевич! — послышался встревоженный голос госпожи Трофимовой. — Подите сюда, оставьте Николая Максимовича, ему всего нужнее покой.

Ольга Адольфовна, появившись рядом с незнакомцем, взяла его под руку и решительно повлекла вон, бросив через плечо обеспокоенный взгляд на меня. Через минуту влетела Муся с пузырьком, содержимое которого я послушно проглотил. Очаровательный бородач не появился: видимо, хозяйка не выпустила его из плена.

— Кто это был?

— Гнилицкий, здешний фельдшер. — Девочка смущенно почесала в затылке. — Понимаете, я видела, как вы входили. Вы были такой… я даже испугалась. Окликнула вас, а вы не ответили.

— Извини. Я не слышал.

— Я поняла, что вам нехорошо. А здесь, кроме Гнилицкого, и позвать-то некого. Ну, я и побежала к нему. Он чудесный дядька! Мы с Андреем, его сыном, в одном классе учимся. Он нахвалиться не может, какой папа добрый. Но к вам его нельзя подпускать, тут мама права. Все знают, как с ним опасно… Он военный фельдшер, понимаете? Его лечебные способы и средства для вояк, может, и хороши. Но обычного человека они с ног свалят, даже здорового… Это ничего, что я болтаю? Может быть, мне уйти? Как вам лучше?

— Лучше болтай, — сказал я. Узнать, что этот Гнилицкий не поп, приглашенный, чтобы проводить меня в последний путь, было все-таки приятно. Муська тоже явно обрадовалась, что я еще не помираю, и продолжала:

— В прошлом году у мамы было воспаление легких. Он сделал ей согревающий компресс. Мокрое полотенце, потом большой кусок пергамента, шерстяной платок, а поверх всего этого еще одеяло намотал. И все приговаривал: «Вы уж, голубчик, потерпите, не снимайте компрессика. Надо хорошенько пропотеть, а утром я приду и компрессик сам сниму». А я еще натопила, в комнате жара — ну, мама совсем задыхаться стала. Говорит: «Нет, до утра мне так не дожить. Стаскивай это с меня скорее, и будь что будет!» Поутру, еще до света, бежит Федор Васильевич — он к маме замечательно относится: «Ну, как вы, голубчик Ольга Адольфовна?» — «Вы меня простите, я не вытерпела, сняла компресс». — «Вот и прекрасно! Я-то всю ночь заснуть не мог, все ворочаюсь да про себя думаю: „Не тяжеловат ли компрессик?“»

Дверь приотворилась, добродушная физиономия Гнилицкого заглянула внутрь.

— Не допустили меня до вас, голубчик, — пожаловался он. — Ольга Адольфовна говорит, кроме Подобедова, никому не след вас пользовать. Да я гляжу, вам уж и так полегчало. А кошелочку свою я тут, часом, не оставлял? Да вот же она, кошелочка, под стол задвинулась! Выздоравливайте, голубчик. А Подобедову своему скажите, чтобы получше за вами смотрел.

— Вы заметили, что у него в корзинке? — спросила Муся, едва Гнилицкий скрылся.

— Нет.

— Камни! Он всюду выискивает мелкие красивые камешки разных цветов. И складывает в корзинку. Он с нею никогда не расстается.

— Зачем?

— Дорожку мостить! Такой дорожки от калитки к дому, какая у Гнилицких, никто не видал. Но ему все мало, продолжает совершенствовать… А его знаменитые домики для свиньи и собаки вы когда-нибудь видели?

И тут я вспомнил. Обсаженная анютиными глазками безукоризненно прямая дорожка из цветных камешков и три уютных домика: большой посредине и два маленьких по бокам. Бродя по поселку, я давно приметил это диво, но не мог понять, для кого эти маленькие домики, подобно большому, чистенькие, с резными крашеными наличниками, с дверьми и ставенками, кокетливые…

— Неужели там живут собака и свинья?

— Ну да, он построил для них настоящие дома. Вы заметили? Они даже не совсем одинаковые! Но знаете, что я вам скажу? Никогда Гнилицкий эту свинью не зарежет! Помните: двускатная крыша, крытая железом, зеленые наличники?.. Свинья, которая живет там, это уже не хрюшка, а соседка по имению. Она, наверное, и картинки по стенам развесила — календари, портреты родителей… Не видать Гнилицкому свинины, говорю вам: свинья помрет от старости в покое и довольстве. Спорим?

— И не подумаю. Ты выиграешь.

Блинов готовился к Рождеству. Публика оживилась. Я опять получил несколько приглашений на обеды. И снова отказался. Я разделял печаль Елены, это был мой тайный праздник, далекий ото всех общих торжеств. «Довольно того, что я исправно хожу на службу, привел-таки в порядок дела, соблюдаю все те внешние правила, какие положены чиновнику. А взамен хочу одного: чтобы меня оставили в покое», — примерно так я рассуждал.