Голубая кровь

Двурукому показалось, или действительно бесплотная мягкая рука коснулась его затылка, побуждая открыть разум. Руф подумал, что это прикосновение знакомо ему так же, как оказались знакомы аухканы, еженощно приходившие в его сны в той когда-то бывшей жизни. Он не стал сопротивляться.

Напротив, он постарался открыть Шигауханаму самые глубокие и потаенные уголки своей души, чтобы там, задохнувшись от ненависти, злобы и тоски, которые переполняли бывшего человека, ни-когда-не-бывший-человеком смог избавиться от иллюзий.

/ — Не так, крепче, крепче держи! Руф легко выбивает топор из рук молодого паренька. Тот смеется и убирает с мокрого лба огненно-рыжую прядь.

— Ловко, эльо Кайнен. Ну да все равно — второго такого, как ты, под нашим небом нет и отродясь не было. А любому другому я живо покажу дорогу в царство Ягмы.

— Тогда моли богов, Рюг, чтобы, нам не оказаться по разные стороны…

Рыжий воин ползет по окровавленной траве, волоча за собой обрубки ног, и воет от боли. А убийца равнодушно глядит на него глазами аухкана Алакартая — и нет в его сердце ни сострадания, ни сожаления…

Руф тащит на себе громадного топорника, грудь которого наспех перевязана грязными, заскорузлыми от крови тряпками.

— Брось, — хрипит раненый. — Оба погибнем.

— Никто не погибнет! — рявкает Руф. И столько убежденности в его голосе, столько воли к жизни и — что гораздо более убеждает милделина Лиала — совершенно нет всхлипов и придыханий, столь естественных, когда человеку не хватает сил и воздуха, что кажется: Руф сможет шагать так до того места, где небо падает в объятия земли…

Крутящаяся голова с испуганными, еще живыми глазами катится в сторону застывшего на месте аухкана.

«Интересно, он что-нибудь понимает в этом состоянии? Или он все-таки мертв с того мгновения, как голова была отделена от туловища?/

— Видишь? — спросил Руф, когда чужой разум вынырнул на поверхность его сознания и покинул негостеприимное обиталище.

— Вижу, — согласился Шигауханам. — Ничего особо нового — ты подвержен всем людским слабостям, несмотря на то что ты наш брат и Избранник.

— Тогда отчего ты не отомстишь за смерть Вувахона?! Ведь они… ведь мы заслужили это.

— Если я стану мстить всем, кто этого заслуживает, если я стану уничтожать всех, кто не имеет права на существование — неважно, по каким причинам, — то мир ляжет в руинах уже сейчас. Твои соплеменники убили вопоквая-артолу именно потому, что им казалось, он не имеет права на жизнь. И они до последней, кратчайшей доли отпущенного им времени были уверены в своей правоте.

Они были смертельно испуганы, когда увидели и почувствовали тебя, но ведь так и не узнали, за что умирают. Ты облегчил жизнь себе, а не смерть Вувахону. Это ты понимаешь, Избранник?

— Тогда отчего вы напали на лагерь палчелоров?

— Все было наоборот. Это они натолкнулись на двух наших воинов и попытались их уничтожить. Масаари-нинцае пришлось защищаться и звать на помощь братьев.

— Ты так могуч, Шигау ханам. Я боюсь даже предполагать, что ты чего-то страшишься. Но…

— Но я поступаю так, как если бы боялся? Ты прав, Руф, и одновременно ошибаешься. Я не боюсь выступить в открытом бою против твоих соплеменников и их богов. Уверен, что если я и не одолею всех, то заберу очень много жизней. Слишком много, чтобы тому было какое-то оправдание.

Я боюсь уподобиться вашим богам, которым не известна ценность всего живущего. Я боюсь, что возненавижу их и захочу отплатить убийцам и подлецам той же монетой. У меня слишком много причин ненавидеть и презирать людей и богов Рамора. Я отчаянно боюсь стать мстителем из ваших древних легенд.

Знаешь почему, Руф?

Потому что я чувствую в себе и эту жажду убивать, и эту способность — ненавидеть.