Голубая кровь

Люди увидели только длинную черную тень огромных размеров и воина, плавающего в луже крови. Зверь остался невредим, — но и не утолил жестокого голода.

Теперь он бродил вокруг своей пещеры, как неприкаянная тень убийцы: ожесточенный, голодный и готовый схватить и разорвать на части всякого, кто пересечет границу его владений.

Юный Хималь действительно знал окрестности Каина гораздо лучше, чем расположение вещей в собственном доме.

В самом деле, старый Микхи не раз выговаривал внуку, что тот не помнит, где хранятся запасы смолы и лежат кожаные ремни и куда следует складывать тонкое шерстяное полотно, сотканное матерью. Хималю не раз и не два доставалось от деда за то, что он пристраивал вещи где попало, исключительно по настроению.

Но в горах юноша разительным образом менялся: он замечал каждый поворот тропинки, каждое растение и каждый камешек. Он мог безошибочно сказать, кто проходил здесь до него, куда пошел и что нес с собой.

Талант следопыта был у него прирожденным. И это признавали все.

О том, что в горах царит грозный панон-тераваль, молодой человек знал не понаслышке. Ему случалось издали видеть огромное гибкое тело, слышать отдаленный рев и находить кровавые следы обильной трапезы зверя.

Хималь отдавал себе отчет в том, что человек, вышедший против панон-тераваля один на один, обречен на мгновенную, но от этого не менее страшную смерть в его горячей алой пасти. Он даже не пытался бы сражаться с таким противником.

Но юноша был уверен в успехе своего предприятия. Ведь днем панон-тераваль спит, и он был убежден, что ему удастся проскользнуть незамеченным мимо зловещего места. А обратно, если боги помогут, Хималь будет возвращаться уже вместе с войском Газарры. Могучий тераваль, конечно, опасен, но вовсе не глуп — он не станет нападать на целый отряд вооруженных людей, чтобы наверняка погибнуть от их дротиков, топоров и мечей. Все было продумано и рассчитано до мелочей. Солнце стояло в самом зените, когда Хималь вступил на территорию зверя. Молодой человек шагал быстро и уверенно, не таясь и не опасаясь за свою безопасность, ибо именно в это время ночные хищники спали самым крепким сном.

Панон-тераваль был разъярен сильнее, чем это вообще возможно.

Яркое полуденное солнце, ненавистный золотой шар, слепил его чувствительные глаза, способные различать мельчайшие детали в кромешной тьме. Очертания предметов расплывались, а из глазниц сочилась тяжелая вязкая жидкость, моментально застывая желеобразными сгустками на великолепной серебристой шерсти.

Зверь хрипло рыкнул.

Хотелось пить. Но ночью он вдоволь налакался из ручья, и теперь жажда не перекрывала острое чувство голода.

По узкой тропинке, по которой лугису — горные козы — ходили на водопой, кто-то шел. Теравалю не нужно было видеть или слышать пришельца. Он просто знал, что его законная добыча наконец пришла в нужное место и теперь сытный обед обеспечен. Потому что невидимый еще некто шевелился, как шевелится крупное животное.

Хищник улегся за камнями, прижал уши к круглой голове. Затаился до поры. Жертва не могла пройти мимо него. Это он тоже знал.

Смерть выскользнула на тропинку и преградила ее.

Деваться было некуда.

Справа и слева громоздились крутые неприступные скалы; сзади — обрыв, отвесная скала, по которой только что вскарабкался Хималь, разодрав колени и локти.

Это была очень короткая и очень трудная дорога к Газарре.

И эту дорогу ему суждено было пройти до конца.

Почему-то когда говорят об этом, то не уточняют, о каком именно конце идет речь — о конце самой дороги или о конце жизненного пути того, кто по ней идет. Возможно, такие недомолвки возникают не по небрежности или случайности, а оттого, что до самого конца ни о чем нельзя говорить с полной уверенностью.

Слепой юноша плакал, сидя на вершине горы. У его ног валялись рассыпавшиеся жребии. Тонкие пальцы, шарили в траве, пытаясь нащупать хотя бы какой-нибудь из них, но резные палочки не давались, ускользали, словно живые существа…

Раллоден, верный клинок, доставшийся от отца, был крепко привязан за спиной, чтобы не мешать во время головокружительного подъема. Поверх него висел мешок с едой. Впрочем, даже если бы меч было легко выхватить из ножен, он оказался бы совершенно бесполезен. Ибо, если тераваля подпустить на расстояние вытянутой руки с оружием, — ты покойник.

Покойник с зажатым в руке мечом.

Или — покойник с топором.

Или — покойник с копьем.

Таким тебя когда-нибудь, может быть, найдут на этой никому не известной тропинке.

Хималь огляделся, и слезы выступили у него на глазах. Он стоял перед беспощадным теравалем и плакал от страха и бессилия.