Голубая лента

О, господи, как обольстительны эти грезы, возвращающие ему его прежнюю жизнь! Он был богом, странствующим по долинам жизни, сам того не сознавая.

Новое видение: он работал до поздней ночи — на столе бесчисленные листки «Одиссея». И только он собрался лечь спать, как в дверь постучали. Вошла Ева, вся в слезах. Отец! Наверно, Марта ее предала. «Марта?» Да, Марта, из ревности. Отец пришел домой пьяный и набросился на нее с руганью. Он грозился ее избить. Она убежала. «Успокойся, Ева, успокойся». Ева плачет, она всхлипывает на его плече, как ребенок. «Прижмись ко мне, Ева, тебе холодно». Ева согрелась и уснула. Засыпая, она все еще всхлипывала на его плече.

Потом: Альберти-Шель говорит — Лембруккер говорит — Ева хохочет и пляшет от избытка радости.

Грезы померкли. Кинский уснул.

29

Кинский спал. Но очень скоро он очнулся от чудесного дурмана сновидений. На этот раз, к своему разочарованию, он не вынес из сна, как прежде, обольстительных видений минувшего. Его разбудил какой-то посторонний шум. Из соседней каюты доносились голоса: скрипучий и резкий мужской и звонко тараторивший женский. Оба говорили по-французски, и хотя Кинский спросонья не имел ни малейшего желания их слушать, он различал каждое слово.

Скрипучий голос мужчины явно в чем-то упрекал молодую женщину, говорившую с чисто парижским акцентом. Мужчина, видимо, был крайне возбужден, он задыхался и астматически кашлял.

— Oh, ma ch'erie! [24]— взволнованно причитал он. — Жоржетта! Ты так меня огорчаешь! Умоляю тебя, Жоржетта! Мне нестерпимо, что ты так роняешь мое достоинство в глазах людей. Не забывай, кто я такой!

— О, никто не посягает на ваше достоинство, monsieur! — возмутился звонкий голос. — Повторяю, вы слишком мнительны! Вы просто тиран, и все!

— Как? Я тираню тебя, Жоржетта, любимая? Я? Comment? Comment? [25]Я всегда восхищался твоим умом и неподкупной справедливостью.

— Охотнее всего вы заперли бы меня в каюте, — продолжал звонкий женский голос наигранным тоном. — Вы были бы рады превратить меня в невидимку.

— В невидимку? То есть как?

— Да-да! Но не забывайте, сударь, что мне двадцать два года.

— Я всегда помню об этом, Жоржетта. Я предоставляю тебе свободу и все права твоей юности, о да, все. Клянусь! И не требую ничего, кроме элементарного такта и уважения моего достоинства.

Жоржетта звонко расхохоталась.

— Я прекрасно знаю, что обязана уважать ваше достоинство, сударь! — ответила она с раздражением. — Вам незачем меня поучать, я хорошо воспитана. Но я нахожу, что вы сами делаете из себя посмешище!

— Я? Каким же это образом, скажи, пожалуйста?

— А очень просто. Стоит кому-нибудь сделать мне комплимент, вы тотчас же начинаете нервно теребить бородку, и глаза у вас пылают ревностью. Именно так! Да над вами все смеются! У вас седая голова, вам уже за шестьдесят перевалило, а вы забываете об этом!

— О, о Жоржетта, любимая! — вскрикнул мужской голос, полный отчаяния. — Неправда, что надо мной смеются, ну скажи, что это неправда!

— А вот и правда!

Молчание. Мужчина закашлялся. Вскоре снова послышался его скрипучий французский говор, но уже в примирительном тоне.

— Этого не может быть, никак не может быть, — произнес он вкрадчиво, но с достоинством. — Я занимал высшую должность в моей стране. Весь мир знает, что я вел войну. Нет, Жоржетта, любимая, надо мной никто не смеется! Общество слишком справедливо, чтобы позволить себе подобные вольности. Сожалею, что погорячился, mon amie! [26]Прости. Но прошу тебя на будущее: держись чуточку менее экстравагантно, mon enfant [27]. Общество не терпит экстравагантностей.

— Экстравагантностей? — крикнула Жоржетта.

— Eh bien [28], Жоржетта. Не сказав ни слова, ты покинула компанию и исчезла на целый час. Такому человеку, как Харпер, следует оказывать больше уважения. Я сгорал от стыда.

Жоржетта рассмеялась, ее смех звучал резко, как звон бьющегося стекла.

Скрипучий голос опять завел бесконечную жалобу, но вдруг оборвался. Мужчина чихнул. Один, два, три раза! Это было невероятно комично, и Кинский, который только и ждал, чтобы эти голоса наконец умолкли, сквозь дрему улыбнулся.

— Вот видишь, Жоржетта, я простудился. На палубе ледяной холод.

— А кто заставлял вас гулять по палубе?

— Но ведь я искал тебя. Целый час, сгорая от стыда! Искал по всему пароходу, на всех палубах. Меня сопровождал Харпер. Он сказал: «Где же ваша племянница? Как в воду канула!» Он был уязвлен, это чувствовалось по голосу. Мне крайне стыдно было признаться, что я и ведать не ведаю, где ты. Час, целый час, Жоржетта!

Жоржетта весело засмеялась.

— Я же сказала вам, что была с Китти Салливен в ее каюте. Мы болтали и пили шартрез. Разве уже нельзя зайти к приятельнице и выпить с ней немного шартреза? И это уже не дозволено?

На какое-то время голоса умолкли, и Кинский опять погрузился в сон. Вдруг они снова разбудили его, перепалка стала еще оживленней.