Голубой Марс

Она проснулась в такой оглушительной тишине, что слышала биение собственного сердца. Она не помнила, где находилась. Но потом память вернулась. Они гостили у Нади и Арта, на берегу моря Эллады, чуть западнее Одессы. Тук, тук, тук. Рассвет, первый проблеск нового дня. Надя что-то строила снаружи. Вместе с Артом она жила на окраине их пляжной деревни в принадлежащем их кооперативу спутанном комплексе домов, павильонов, садов, тропинок. Сообщество из примерно сотни человек, тесно связанное с сотней таких же сообществ. Было очевидно, Надя постоянно улучшала местную инфраструктуру. Тук, тук, тук, тук, тук! Сейчас она строила платформу вокруг зиготской бамбуковой башни.

Из соседней комнаты слышалось чье-то дыхание. Дверь туда открыта. Она села. Окна были завешены, и она шумно их распахнула. Близился рассвет. Повсюду серость и только серость. Комната для гостей. В соседней комнате, куда вела эта дверь, на большой кровати лежал Сакс. Он был укрыт плотными одеялами.

Она замерзла. Встав, прошмыгнула в его комнату. Увидела его расслабленное лицо на широкой подушке. Старик. Она нырнула под одеяла и улеглась рядом с ним. От него веяло теплом. Он меньше нее ростом, маленький и пухлый. Она знала его досконально – еще со времен сауны и бассейна в Андерхилле, а потом по ваннам в Зиготе. Тук, тук, тук, тук, тук. Он шевельнулся, и она обняла его. Он, все еще крепко спящий, прижался к ней в ответ.

Во время эксперимента она была всецело сосредоточена на Марсе. Мишель как-то ей сказал: «Твоя задача – найти такой Марс, который сможет выдержать все». И вид все тех же холмов и впадин вокруг Андерхилла живо напомнил ей о ранних годах, когда за каждым горизонтом лежало что-то новое. Земля. Казалось, Земля все выдерживала. На Земле им не узнать, каково это, никогда. Легкость, близость горизонтов, где все кажется практически в пределах досягаемости, а потом – вдруг открывается широкий простор, когда в поле зрения врывается один из районов Большого Человека: огромные утесы, глубокие каньоны, вулканы размером с целые материки, безумные хаосы. Исполинская каллиграфия ареологического времени. Охватывающие всю планету дюны. Им этого не узнать, это совершенно невозможно представить.

Но она знала. И на протяжении всего эксперимента держала все это в уме, весь тот день, который по ощущениям длился лет десять. И ни мысли больше о Земле. Это была будто уловка, это требовало неимоверных усилий, как если бы ей сказали не думать о слоне. Но у нее получалось. В этом она, со своей целеустремленностью выдающегося отказника, была хороша, это было ее особой силой. Наверное. А потом Сакс подбежал к ней из-за горизонта, крича: «Помнишь Землю? Помнишь Землю?» Это было даже почти смешно.

Но то была Антарктика. Ее разум, такой находчивый и сосредоточенный, мгновенно подсказал: «Это же всего лишь Антарктика, кусочек Марса на Земле, перенесенный отсюда материк». Тот год, что они там прожили, должен был дать представление об их будущем. В Сухих долинах они, сами того не зная, очутились на Марсе. Так что она могла это помнить, и это воспоминание не было связано с Землей. Это был прото-Андерхилл. Ледяной Андерхилл. Другой лагерь, но те же люди, та же обстановка. С этими мыслями все действительно к ней вернулось, словно по велению какой-то анамнестической магии: те беседы с Саксом, как он ей нравился тем, что был столь же одинок в своей науке, что и она. Никто другой не понимал, насколько сильно можно углубиться в науку. И выйдя вместе на прогулку, они постоянно спорили. Ночь за ночью. О Марсе. О технической стороне вопроса и о философской. Согласия они не находили. Но они были вместе.

Хотя не совсем. Его буквально потрясло, когда она его коснулась. Бедняга. Так она подумала. И, видимо, ошиблась. И очень жаль – потому что, если бы она тогда поняла, если бы он понял, если бы они поняли, – возможно, вся история сложилась бы по-другому. А возможно, и нет. Но они не поняли друг друга. И вот они были здесь.

И за всю эту гонку за своим прошлым она ни разу не подумала о той части Земли, что лежала севернее, о той Земле, где была прежде. Вся планета сократилась для нее до одной только Антарктики. К тому же она думала в основном о Марсе, о красном Марсе. Теперь, согласно теории, анамнестическое лечение стимулировало память и побуждало сознание повторять ассоциативные комплексы узлов и сетей, связывающих воспоминания многих лет. Повторение усиливало их в физическом переплетении, то есть в рассеянном поле образов, созданных квантовой осцилляцией. Все, что вспоминалось, получало усиление, а что не вспоминалось, – очевидно, не получало. И что не получало – то продолжало становиться жертвой разрушения, ошибок, квантового коллапса, увядания. И забывалось.