Голубой океан

Всего лишь снова южный ветер принёс весну. И опять луна заглядывала в окна, тревожа и будоража его сон. Луна была бледна и напоминала нож, которым на даче мама любила чистить рыбу; нож был весь в рыбьей серебристой чешуе, и она летела на пол, на стол, на чёрный экран монитора, на свалявшуюся от мотания головы подушку, распространяя странное серебристое свечение, похожее на северное сияние. И эта чужая девушка тоже казалась русалкой в чешуе, неизвестно зачем посланной ему Всевышним.

Он не собирался оформлять отношения, сознавая, что они могут и не быть долговечными, он просто теперь жил, как получится, одурманенный запахами весны. А девушка на своей веб-страничке в графе «семейное положение» написала: «помолвлена».

Он всё так же уезжал в свои командировки и сидел за компьютером. Но Дора приходила, властно садилась на колени, закрывала сначала тёплой шёлковой рукой мышь, а потом его глаза, словно скользила по ресницам и зажмуренным векам шифоновым платком.

Больше всего его расстраивало то, что она не понравилась Даше. Он успокаивал себя, что это женская ревность, причём ревность, помноженная на то, что Даша была его единственной наследницей с его трёхкомнатной квартирой, дачей и старенькой машиной. Но он знал и то, что Даша и Дора как две стихии. Даша была воздух: лёгкие платья, рюшечки, оборочки, потупленные глаза, тонкокожесть во всём. Сама женственность. Дора была вода, причём вода, обрушившаяся с грохотом со скалы к нему на голову, подхватившая его своим течением, сметающая всё на своём пути, что бы могло ей помешать вмещать его в себя. Эти две стихии никак не могли воспрепятствовать существованию друг друга, но воздух мог раздувать огонь, а вода в силу своей снисходительности к младшим и осмотрительности пока пыталась его гасить, потихоньку буравя в скале новые ходы по разлому ещё едва обозначившихся трещин.

Нет, они соблюдали видимость приличия, они обе любили Одиссея, они даже определили себя в «друзья» на http://www.odnoklassniki.ru/ и в «Моём мире».

Даша была его кровинка, его боль и страсть, они понимали друг друга с полувзгляда. Он был первым слушателем и критиком её статей, эссе, фотографий, дизайнерских работ.

Одиссея не беспокоил их довольно безалаберный быт, он привык всё делать сам, у него и в первом браке всё было так же.

Постепенно его начали раздражать многочисленные друзья, что бесцеремонно вваливались в его жизнь и сидели, развалясь на стареньком диване, потягивая пиво с орешками. Его раздражала музыка, которую Дора включала так, что казалось, что ему на голову надели большой медный таз и колотят по нему половником. Он не понимал, как можно до трёх часов ночи сидеть с друзьями в ночном клубе и являться домой под утро, благоухая сигаретным дымом, запутавшимся в её роскошной чёрной гриве, и запахом перебродившего винограда. Его злил Дорин голый живот, который она не прикрывала даже зимой, надевая кофты, чуть достающие до её золотистого пупка, и джинсы, еле прикрывающие бёдра – так, что, когда она нагибалась, был виден белый шнурок перерезавших её стрингов и розовая нежная канавка, которой он так любил касаться. Он не понимал, как можно часами приставать к нему, требуя, чтобы он договорился с кем-нибудь о том, чтобы посмотреть футбольный матч, если уж его доцентской зарплаты не хватает на то, чтобы купить какой-нибудь зачуханный телевизор. Сам он проявлял полное равнодушие к телевизору. Более того, ему нравилось отсутствие в доме телевизора, он очень хорошо помнил, как жена включала его на полную катушку, и как тот мешал ему писать диссертацию даже в другой комнате, отделённой тонкой дверью и щелью между полом и ДСП шириной в два пальца.

Он смотрел на все выверты Доры снисходительно, как если бы она была его ребёнком. Да она и была его ребёнком… Его радостью, принёсшей в его жизнь вкус доселе неизведанного экзотического фрукта, который поначалу пугаешься раскусить, даже чувствуя его аромат, а потом твой дневной рацион без него уже кажется тебе неполным. Ему нравилось, что она пытается что-то взять от него. Например, она начала по его примеру бегать трусцой, правда, делала это по выходным и иногда вечерами, но ведь и на работе она теперь была загружена больше, чем он.

Миновали те пять месяцев, когда Одиссею приходилось кормить их обоих на свою нищенскую зарплату, теперь Дора получала вдвое-втрое больше, чем он. Это давало ей независимость от его нравоучений, и она теперь собиралась попутешествовать по Италии, куда уехала на заработки её студенческая подруга.