Голубой пакет

Подошел Бахрам, опустился на землю, попросил закурить.

— Бек, — сказал он, затягиваясь дымом. — Твой человек ждет приказа.

Курбаши повернул голову. Невдалеке стоял высокий и тонкий, словно жердь, басмач, прозванный в банде насмешливым именем Узун-кулок — "Длинное ухо", — и нетерпеливо топтался на месте.

Ахмедбек прервал беседу и приказал человеку подойти.

Тот торопливо подбежал, скользнул быстрым взглядом по лицу Наруза Ахмеда и обратился к курбаши:

— Как велишь, господин, поступить с верблюжьим ублюдком?

Ахмедбек блеснул глазами и тотчас опустил веки.

— Я должен знать, что было написано на той бумажке, которая лежит в его желудке. Вытащи ее, — спокойно произнес он, будто речь шла о том, что бумажку следовало вытащить из кармана или тюбетейки.

— Все будет исполнено, господин, — басмач почтительно склонил голову, приложил руку к груди и удалился.

Прерванная беседа возобновилась.

Ахмедбек поинтересовался, был ли предупрежден кем-либо сын о необходимости подготовить лошадей.

— Да, был. В кишлаке Обисарым девять молодых объезженных лошадей отдыхают на выпасе в долине.

— Воробей на завтрак льву… — заметил курбаши.

Наруз объяснил, что в ближайшее время нет никаких надежд достать коней, так как все они взяты на строительство канала.

Вдруг страшный, нечеловеческий вопль огласил ущелье. Наруз вздрогнул.

— Что это? — с опаской спросил он, смотря в сторону лагеря.

— Ничего особенного, — успокоил его отец. — Узун-кулок делает операцию. Он у меня хирург.

Только сейчас Наруз Ахмед понял смысл приказа курбаши. Невдалеке несколько человек, навалившись на пленного, дико визжа и изрыгая проклятия, прижимали к земле его голову, руки и ноги. Узун-кулок действовал огромным ножом. А человек продолжал кричать так страшно, что у Наруза ослабли ноги и лоб покрылся испариной.

— Ты помнишь чеканщика Максумова? — спросил между тем отец. — Умара Максумова?

— Что? — переспросил Наруз Ахмед, ошеломленный невиданным зрелищем. Ему хотелось заткнуть пальцами уши, чтобы не слышать предсмертного крика, проникающего в душу, мозг и сердце.

Ахмедбек терпеливо повторил свой вопрос.

— Помню… как же… — рассеянно ответил Наруз Ахмед и скосил глаза в сторону крика.

— Где он? — полюбопытствовал Ахмедбек.

— Все там же, в городе… Я встретил его как-то… Примерно месяц назад. Постарел… седой весь… а бороду сбрил… — Он вновь посмотрел туда. Басмачи, тесно обступив что-то, хохотали.

Пленный уже не кричал. Он умолк навсегда и лежал недвижимо. Стоя над ним на коленях, Узун-кулок спокойно орудовал своим ножом.

— Чеканщика Умара надо отыскать живого или мертвого, — твердо продолжал Ахмедбек, — Он присвоил мой клинок.

— Клинок?

— Да! Клинок, который пожаловал мне эмир Саид Алимхан. Ты должен помнить этот клинок. Он висел на ковре в большой комнате.

— Помню, — сказал Наруз Ахмед, и в памяти его действительно всплыли из далекого детства и просторная, прохладная комната, и большой багровый ковер на стене, а на нем — сабля с позолоченными ножнами, сверкающая солнечными зайчиками. — А ты знаешь, кто сейчас живет в нашем доме? — спросил он.

Ахмедбек сделал неопределенный жест рукой. Нет, это его не интересовало.

— Ты должен найти Умара и взять клинок. Отобрать, чего бы это ни стоило! А потом передашь мне. В этом клинке кроется большая тайна. Ее знают лишь два человека: я и Ахун-ата, твой первый учитель. И ты узнаешь эту тайну, как только придет Ибрагимбек.

— А почему он медлит? — поинтересовался Наруз Ахмед.

Брови курбаши недовольно сдвинулись. Его начинало раздражать легкомыслие сына. Ему говорят о клинке, а он спрашивает об Ибрагимбеке!

— Ты понял, что я сказал? — строго спросил курбаши.

— Конечно, понял, отец! Клинок я добуду. Добуду и спрячу. Но почему ты не хочешь сказать, когда придет Ибрагимбек?

— Ибрагимбек ждет моего сигнала, а время еще не подошло. Надо поднять людей. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей. Надо отыскать и обеспечить надежные переправы. У Ибрагима армия. И создана она не для того, чтобы погибнуть при переходе границы. Ибрагимбек должен переправиться со своими воинами без боя, внезапно. А это не так просто. Со мной пошли сто двадцать джигитов, а уцелели семьдесят. Пятьдесят легли под пулями аскеров[10] с пограничной заставы…

Ахмедбек умолк. К нему вприпрыжку приближался Узун-кулок. На его лисьей физиономии, поросшей редкой, точно пух, растительностью, играла довольная улыбка. С вымазанных костлявых рук капельками стекала кровь. Подойдя вплотную к курбаши, он молча протянул левую руку, разжал пальцы, и на узкой ладони его оказался небольшой, облепленный слизью комочек бумаги.

Ахмедбек всмотрелся в него, сощурил глаза и сказал сыну:

— Разверни и прочти.

Что-то вроде судороги пробежало по телу Наруза Ахмеда. Преодолев чувство гадливости, он осторожно, кончиками двух пальцев снял комочек с ладони басмача, положил его на гладкий камень и, взяв в другую руку маленькую гальку, разгладил бумажку. На ней были написаны десять строк по-русски мелким, убористым и разборчивым почерком. Но некоторые буквы разбухли, расползлись, а последняя фраза слилась в сплошное пятно.

Наруз Ахмед прочел: