Голубые эшелоны

— Как добью эти, останусь совсем босый, ну да, может, у вас веревка найдется, для крепости, — и он, длинный, как журавль, пошел вперед. Обгоняя лошадей, внимательно присматривался к командирам. — И начальника вашего увижу?

— Какого начальника?

— Товарища Пархоменко! Слышал, махновцы вспоминали про него. Видать, геройский командир, если слава впереди бежит.

— Он к тебе в гости приедет, — ответил Пархоменко, смутившись.

Через овраг наступала Вторая бригада. Стоял туман, дороги распустились, к ногам липла грязь, и передвигаться пешком было почти невозможно, но в овраге зеленела трава, и спешенная бригада быстро подошла к селу и повела стремительную атаку во фланг и тыл врага. Выстрелы загремели почти одновременно и с дороги, и из оврага. Не видя маневра противника и не зная его численности, махновцы, предпочитавшие неожиданные набеги, а не позиционную борьбу, начали отходить.

Теперь можно было начинать рубку, и кавбригада из оврага ворвалась в село. Кривыми улочками и переулками красноармейцы прорвались на площадь у церкви, где стоял обоз. Крестьянские подводы, запряженные чахлыми лошадьми, уже катились клубком. Махновцы сбрасывали с телег возниц, которые жалели лошадей, и сами гнали их клинками, в подводы врезалась артиллерия и, ломая повозки в щепы, прокладывала себе дорогу к отступлению. На каждой тачанке строчил пулемет, мало беспокоясь о том, кто попадет под его пули, и, расстрелянные своими, махновцы устилали трупами улицы и переулки. Красноармейцы рубили на выбор, особенно тех, чьи телеги через край были нагружены награбленным добром.

Махно отступал таким аллюром, что обессиленные кони красноармейцев не могли за ним угнаться. Однако замести свои следы он не мог: трупы расстрелянных большевиков, загнанных лошадей, поломанные телеги, ободранные кресла, диваны без ножек, осколки абажуров от ламп валялись по обеим сторонам дороги, по которой проходила армия Махно.

Следы показывали, что Махно бежит в Гуляй-Поле, в свою «столицу», где, как это уже не раз было, он думал затаиться на кулацких хуторах. Части Пархоменко, несмотря на осеннее ненастье, снег, мороз и долгие переходы, шли по пятам врага и не давали ему ни одного дня передышки.

На восьмой день Пархоменко перехватил махновцам путь на Гуляй-Поле, и они вынуждены были повернуть на Полтавщину. Морозы уже сковали землю, началась гололедица. Неподкованные лошади махновской армии уже не могли спасти своих всадников, и махновцы бросали их посреди дороги, а для себя отбирали свежих у крестьян или пересаживались на подводы и снова бежали, заметая за собой следы, как старые лисицы. Путь движения врага теперь отмечался брошенными орудиями, вмерзшими в глубокие колеи тачанками с пулеметами и с еще большей жестокостью зарубленными работниками советских учреждений.

Из Полтавщины Махно повернул на Киевщину. До этого его армия отступала перед неумолимой группой войск Пархоменко одной колонной. Приближался конец 1920 года. В ежедневных переходах и в арьергардных боях армия Махно значительно сократилась, часть махновцев была перебита, а еще большая рассыпалась по домам с награбленным добром.

С такими силами Махно уже не мог принять бой, к тому же за Днепром его встретили части Восьмой кавдивизии, и он потерял больше трехсот пулеметов и почти всю артиллерию. На Киевщине его армия разделилась на несколько отрядов. Они уходили теперь в разных направлениях, и этим затруднялось их преследование.

Махно со своим отрядом повернул на юг, в район Уманьщины. Пархоменко понимал, что с утратой кулаками идейного вожака и организатора рассыплется и вся банда, и поэтому он с частями своей Четырнадцатой кавдивизии погнался за Махно.

Освободившись от больших и неповоротливых обозов, махновский отряд, сев на лошадей, стал еще более подвижным, и это позволило ему наконец оторваться от красных. Такой маневр спасал врага лучше всякого оружия: части, преследовавшие его, становились как бы слепыми — враг теперь мог выбирать себе какую угодно дорогу для отступления: повернуть назад, наступать с тыла либо засесть в засаде. Однако в районе Юстин-города, к северу от Умани, Пархоменко снова напал на след махновцев. В местечке под Новый год был зарублен продработник, по улицам летали выпущенные из перин перья.

Второго января, поздно вечером, Пархоменко собрал в школе командиров и политработников. В печке весело потрескивали дрова, от окон с намерзшим на них льдом шел пар, и на стекле образовались темные проталины. В комнате учителя становилось душно. Командиры с обветренными лицами знали, что командующий группой недоволен результатами похода. Пархоменко с начальником штаба дивизии шепотом совещались за столом над картой, на нее уставился и комиссар группы. Адъютант чинил карандаш, готовясь вести протокол. Последним пришел комбриг-два. Пархоменко взглянул на часы, потом на комбрига.